Вот я тупая.
И ведь вчера даже поздравление было в офисной системе. И даже какая-то мини-вечеринка, на которую я, конечно же, не пошла. Я никогда на них не хожу.
Ну что ж, праздник так праздник. Мне-то какое дело… Весенних веников я уже сто лет ни от кого не получала. И не больно хотелось.
На тропинках встречались только редкие молодые мамы с колясками. У них променад — неизменная часть расписания. Я шла мимо, засунув руки глубоко в карманы, и думала о том, что могло быть дальше… после того, как раненого, едва пришедшего в себя Шена под благовидным предлогом зачем-то выставили вон из храма.
Домой я вернулась, когда окончательно замерзла.
По пути купила пачку хороших дорогих пельменей и немного восхитительного развесного чая. У меня к нему давняя слабость.
Когда открыла дверь и вошла домой, старая квартира вдруг показалась какой-то непривычно обжитой и ждущей.
Все-таки шиза прогрессирует.
Я неспеша, наслаждаясь теплом, развернула длинный шарф, стянула ботинки и перчатки-митенки без пальчиков. А толстый свитер оставила и еще с полчаса ходила в нем по дому, отогреваясь и приходя в себя после пронизывающего мартовского ветра. По правде говоря, к концу прогулки мне казалось, что он выдул из меня всю душу.
Все это время я думала о том, как теперь вообще жить дальше. Как вести себя с Шеном? Как к нему относиться? Продолжать делать вид, будто он в самом деле просто кукла? Нет я не смогу… Признать в нем живого человека? Но это все таки слишком попахивает душевным расстройством… Так и ходила от дерева к дереву, от фонаря к фонарю, пока не пришла к простому выводу — для начала нам нужно окончить начатый разговор. Потому что, как ни крути, а без финала его истории мне вообще ничего не понятно.
Но разговор — это не раньше ночи. В лучшем случае. А я еще обещала отчет о своей непутевой жизни.
Ха! Легко сказать…
Я заварила свежий чай, поставила воду для пельменей, войдя в раж, даже посуду помыла, скопившуюся за неделю. Потом наконец сняла свитер и решительно направилась в дедов кабинет.
— Привет, Шен, — сняла его с печатной машинки и усадила на плечо, осторожно придерживая ладонью. — Пойдем обедать. Тебе-то, конечно, еда не нужна, но ведь не пищей единой…
На кухне я пристроила своего калечного дружочка в гнезде из брошенного на подоконник свитера. Шен так уютно в нем свернулся в клубок, поджав колени к груди, что я немедленно сама забралась с ногами на мягкое сиденье дивана-уголка.
— Ну так вот… — невпопад начала я свой рассказ. — Мне, в общем-то, немного больше, чем тебе повезло. У меня был дед. Если бы не он… я бы наверное совсем моральным уродом выросла, а так — лишь отчасти. С родителями у меня не сложилось. Они придурки редкостные. Вечно делают вид, будто правильные такие… И все вокруг них должны быть тоже правильными — и дети, и друзья, и соседи. А неправильные идут лесом… — я криво усмехнулась, вспомнив, как в пятом классе схлопотала от матери — нет не пощечину, не подзатыльник — едкий упрек в том, что расту бездарной неуклюжей копией деда-бессеребренника. — Я в детстве была не очень красивой, в отличие от моей старшей сестры. Не соответствовала. В школе умудрялась получать четверки, хотя у нас в семье полагалось быть только отличником.
Я услышала, как закипела в кастрюльке вода, и поспешила забросить в нее пельмени. Уже очень хотелось есть. Помешивая их старой шумовкой с оплавленной ручкой, спросила неизвестно кого:
— Почему они не могли просто любить меня?
Ответа не было. Его не было никогда. Ни тогда, ни сейчас. И уж подавно не знал этого мой безмолвный собеседник.
Я дождалась, пока пельмени сварятся, и наполнила ими глубокую фарфоровую пиалу с синим узором из дракончиков вдоль края. Несколько минут прошли в тишине, пока я блаженно уничтожала любимые полуфабрикаты. Только доев последний пельмень, вспомнила, что не закончила свою 'исповедь'.
— В общем, Шен, не могу сказать, что детство мое было очень счастливым. Нет, несчастным я его не назову… но и счастливым тоже. Какое счастье в том, чтобы всегда ждать одобрения от самых близких людей и не получать его? Я пока помладше была, еще надеялась выслужиться перед ними. Пятерки там в школе, чистенькие платьица, сольфеджио… А потом поняла, как это глупо. Стоило только сделать хоть одну ошибку — и все. Снова дура, бездарность, лентяйка, разиня. Я уж не говорю про то, что они никогда не водили меня в кино или в парк. Подарки только по праздникам дарили, да и то если 'заслужила', - я с тоской посмотрела в пустую чашку. Слишком ярко помнились мне те упреки и то равнодушие… — А с дедом все было иначе. Он меня тоже не баловал, но очень любил. Мог просто так, без праздника и повода купить шоколадку или книжку, о которой я мечтала. Или поехать со мной к озеру. Мы любили вместе гулять — и на природе, и по городу. Когда он умер, мне показалось, что мир остановился. А потом я просто поняла, что больше никто и никогда не будет любить меня, как он… по-настоящему. Без условий.
Я встала и налила себе свежего чая. Помолчала немного.
— Иногда жизнь кажется мне совершенно лишенной смысла. Кика, моя подружка, ну та, что принесла тебя сюда, она считает, будто меня еще можно вытащить в обычную, 'нормальную' жизнь. Но знаешь… я как-то уже не верю. Я пыталась, честно. Несколько раз. Знакомилась с разными людьми… Некоторые были милыми… Да… — говорить почему-то стало трудно, хотя я изливала душу всего лишь кукольному танцору. — Понимаешь, мне скучно. Скучно со всеми. И я не знаю, что с этим делать. Начинаю говорить с человеком и понимаю — опять пустота. Внутри пустота. Вот Кика, она интересная. Она… живая. Как дед. Но у нее своя жизнь. Да и то сказать… тоже не очень то обустроенная. В общем, я ужасно устала, Шен. Устала от одиночества… Мне всегда казалось, что я люблю быть одна, но в последние пару лет одиночество совсем меня придавило. Оно стало тяжелым, как камень в груди. Я все пыталась себе врать, будто это не так. Только вот… глупо это, врать себе. Уж себе-то давно пора признаться, что я полный законченный моральный урод. Что не умею общаться с людьми. Что мне не все равно, когда на меня никто, совсем никто не обращает внимания… — я закончила свое излияние совсем тихо, уткнувшись в чашку так, чтобы не было видно, как дрожат губы и влажно блестят глаза.
Остаток дня я провела за бессмысленным блужданием по интернету и просмотром не особенно интересного, но красочного сериала. На душе было пасмурно и пусто. Может быть, потому, что Шен все так же молчал. А может, я просто достигла той точки, после которой любое внутреннее шевеление причиняет только боль и хочется зависнуть в невесомости безмыслия. Лучше всего — банально уснуть, но если уж совсем день-деньской, то просто забить голову до отказа всяким мусором.
