– Каких таких – испорченных? – Григорий Ильич, старавшийся вытянуть рукав из пальцев рыжей дамочки, вдруг оставил свои попытки. – Что вы там напортачили? Выкладывайте!
– Видите ли, – радуясь, что строптивец начинает уступать, Анна заговорила с некоторой торопливостью, – когда при открытии Беломорканала снимали товарища Ягоду, ваше лицо не менее десяти раз попадало в кадр – вы ведь всё время были поблизости. Так вот… – красавица запнулась было, но затем продолжила: – Кинопленка, с которой работали операторы, оказалось, по-видимому, бракованной. И ваше лицо получилось смазанным…
Правильнее было бы сказать: лицо не проявилось вовсе, лишь серое пятно, увенчанное фуражкой НКВД, маячило за плечом у Ягоды. Однако этого Анна говорить не стала.
– Вот как? – Семенов глянул на красавицу пристально. – Можете показать?
– У меня нет с собой этой пленки, – сказала Анна, – она осталась на студии.
– Жаль… – протянул Григорий Ильич, а затем счел нужным уточнить: – Жаль, что пленка испорчена.
– И мне жаль, поверьте. А еще больше я сожалею о том, что приходится отвлекать вас от работы. Но, Григорий Ильич, – Анна попробовала поймать его взгляд, но блеклые глаза чекиста глядели мимо нее, – на то, чтобы исправить дело, времени нужно всего ничего: я сделаю несколько подходящих кадров, а после мы смонтируем всё так, что никто ни о чем и не догадается. Пожалуйста!..
– Ну, ладно. – Внезапно придя в игривое расположение духа, Семенов приобнял красавицу за плечи. – Отчего же не пойти навстречу очаровательной даме? Идемте в мой кабинет. У меня есть срочные дела, но, как только я их закончу, я буду весь ваш.
– А как же моя камера… – попробовала заикнуться Анна. – Мне сначала нужно вернуться за ней. Может быть, вы…
– Сначала мы всё обсудим, – сказал комиссар госбезопасности.
Он провел посетительницу через свой просторный кабинет с дубовыми панелями на стенах, открыл невысокую дверцу в дальнем его углу и подтолкнул Анну ко входу в маленькую комнатку: неприглядную и заваленную вещами, как магазинная подсобка. Красавица-кинооператор переступила ее порог, а Григорий Ильич произнес: «Подождите меня здесь, я всё быстренько улажу». После чего захлопнул дверь и повернул в замке ключ.
Анна огляделась по сторонам. Каморка, где она очутилась, представляла собой вытянутый, как школьный пенал, прямоугольник: с дверью в одном торце и со стеллажами, расположенными вдоль трех остальных стен. На стеллажных полках громоздились картонные коробки, неизвестно чем наполненные, закрытые сверху на клапаны; бесчисленные настольные лампы и люстры – с ввернутыми в них лампочками; обращенные лицевой стороной к стенам картины в рамах; и, в довершение всего, немыслимое количество столовой утвари: тарелок, чашек с блюдцами, стаканов, ложек, вилок и ножей.
Анна взяла с полки мельхиоровой нож, попавшийся ей на глаза, попробовала пальцем его скругленный кончик и положила столовый предмет на место. Как оружие он явно никуда не годился.
Между тем из соседней комнаты до нее донеслось сначала – хлопанье двери, затем – приглушенные ковровой дорожкой шаги и, наконец, тихие, вполсилы звучащие голоса. К Григорию Ильичу явился посетитель. Вслушиваясь в нечеткие слова, Анна глянула на коробку, стоявшую даже не на полке – на полу, прямо у ее ног, бросила мимолетный взгляд на запертую дверь, а затем опустилась на корточки и отвернула подсунутые один под другой картонные клапаны.
Коробка наполнена была книгами, старыми, с вытертыми обложками, с названиями, набранными латиницей. Не притрагиваясь к книгам, женщина стала поворачивать коробку так и этак, чтобы разглядеть со всех сторон ее содержимое. А потом потянулась к мочке левого уха и начала так и этак крутить бирюзовую сережку – что было у неё признаком серьезных размышлений и сомнений.
Впрочем, решение Анна приняла быстро.
Закрыв коробку, она взяла с одной из полок граненый стакан (не очень хорошо вымытый, с желтоватыми пятнами на дне), подошла с ним к двери и, приставив к ней полую часть нехитрого акустического приспособления, припала ухом к его донышку. Поначалу она никак не могла составить что-то связное из доносившихся до нее звуков, но затем слух ее слегка адаптировался, и она смогла разобрать, как Григорий Ильич спросил:
– Какие именно?
Ответ его собеседника Анна тоже частично расслышала:
– …Архидокса… Великая астрономия… Обе – шестнадцатого века… – И он произнес еще несколько слов – на латыни; очевидно, то были названия книг.
Анна не поняла, что за вопрос задал после этого Григорий Ильич, зато отлично разобрала ответ его гостя. Тот, явно довольный, несколько возвысил голос:
– Одна особа, в прошлом – его близкая знакомая, вызвалась сотрудничать с нами.
Они произнесли еще несколько плохо слышимых фраз, но было очевидно: беседа подходит к концу. Анна поняла, что Григорий Ильич провожает посетителя до двери, и расслышала слова Семенова:
– Будем действовать, как условились, Глеб Иванович.
Не дожидаясь, когда раздастся хлопок закрываемой двери, Анна вернула стакан на прежнее место и отскочила к противоположной стене каморки. Ей показалось, что стеллаж у нее за спиной слегка качнулся – не так, как качается шкаф, готовящийся упасть, а как покачивается оконная рама на смазанных петлях. Но оглянуться, выяснить, что означает это колебание, она не успела: на пороге возник Семенов.
В кабинете Григория Ильича имелось несколько кресел с низкими спинками, и в одном из них, придвинувшись к самой стене, сидела теперь красавица-кинооператор. Семенов стоял рядом, глядя на неё, но мимо ее глаз. Анна заметила, каким неестественно гладким было его лицо и как поразительно контрастировала эта гладкость с брезгливым и сардоническим, словно у капризного старика, изгибом губ.
Оглядев Анну, Григорий Ильич произнес почти ласково:
– Я полагаю, проблему с пленками мы разрешим очень легко. – И, без всякой паузы, едва договорив, впился поцелуем в Аннин рот.
Не ожидавшая подобного маневра, Анна дернула головой, отстраняясь от чекиста, и с размаху треснулась затылком о дубовую панель на стене. Семенов, усмехаясь, выпрямился и отступил на шаг, а его гостья, морщась от боли, схватилась рукой за ушибленное место.
Повисло молчание. Анна с чрезмерной пристальностью разглядывала портрет товарища Сталина на стене; ее губы жгло и покалывало. Ей страшно хотелось вытереть их рукой, а еще лучше – сплюнуть раза два или три, но, конечно же, сделать это она не решалась. Чекист вновь неотрывно смотрел на нее, и молодая женщина ощущала его взгляд щекой и половиной лба, к которым вдруг прилила кровь.
