— Она только лишилась чувств, — ответил Даффи со злобой. — Мы друг друга знаем. Я поздоровался, а она от неожиданности упала в обморок.
С лестницы послышались другие голоса:
— Что случилось?
— Седой пьяница, что объявился вчера вечером, только что прирезал тетку, которая подает завтрак.
— Верно. Хотел над ней надругаться.
Господи, подумал Даффи, приподнимая голову Ипифании, чем дальше, тем хуже. Хуже, чем на свадьбе. Тогда трагическая ситуация подразумевала хотя бы некое подобие достоинства. Теперь все обернулось дешевым фарсом.
Глаза Ипифании широко открылись.
— О, Брайан, — промолвила она. — Это в самом деле ты? Или я сошла с ума и разговариваю с призраком?
— Ручаюсь, что это я. Теперь соберись с силами и объясни почтенным горожанам, что я тебя не убил.
— Каким горожанам?.. О боже! Господин Вернер, со мной все хорошо. Этот господин — мой старый друг. Я неожиданно столкнулась с ним и перепугалась. Мне, право, очень жаль, что я вас разбудила.
Вернер скорчил недовольную гримасу.
— На будущее выбирай другое место и время для своей возни. К тебе… э… Даффи, это тоже относится.
Трактирщик удалился вверх по лестнице, а любопытные постояльцы, на все лады повторяя: «Возня?», разошлись по своим комнатам. Даффи и Ипифания остались сидеть на полу.
— О, Брайан, — промолвила она, кладя голову ему на плечо, — я была уверена, что ты мертв. Говорили, после битвы при Мохаше никого не осталось в живых, кроме турок.
— Вернее, почти никого, — поправил ее ирландец. — Но если ты считала, что я мертв, почему заговорила со мной, входя сюда? Я не собирался тебя пугать. Просто решил, что кто-то успел тебе рассказать о моем появлении.
— Под старость у женщин появляются дурацкие привычки, — робко призналась она. — С прошлого года, как умер Макс, я… когда остаюсь одна… в общем, разговариваю с твоим призраком. Что-то вроде игры. Я в здравом уме, просто пытаюсь как-то разнообразить одиночество. Я и подумать не могла, что ты ответишь.
Растроганный и в то же время довольный, Даффи обнял ее. В памяти всплыли слова старика из его сна в Триесте: «Многое потеряно и еще больше предстоит потерять».
Под отзвуки деяний и речей,
паденья в прах устоев и империй
сменяются века.
Альфред Теннисон
Когда Даффи проснулся, на подушке остались разбросанными обрывки его сна. Ему и раньше случалось видеть неоспоримое свидетельство того, как образы из снов проявляются на дневной свет, и он принялся терпеливо разглаживать простыни, на которых проступали лежащие предметы, пока очертания не рассеялись подобно дыму. Он спустил на пол ноги и устало взъерошил волосы, когда испуганный кот метнулся с постели на подоконник. Что же это за сон, подумал он, от которого остается ерунда вроде нескольких ржавых кольчужных колец и старого кошелька Ипифании?
Пошатнувшись, он со стоном поднялся и попытался сообразить, который час и чем ему предстоит сегодня заняться. К крайнему своему отвращению, он понял, что весь провонял прокисшим пивом. «Господи, — подумал он, — за три недели, что я служу вышибалой у Циммермана, я выпил пива больше, чем трое постоянных посетителей, даже четверо, если считать, что я пролил на себя». Натянув штаны и рубаху, он отправился взглянуть, где бы вымыться.
Внизу со скрипом отворилась кухонная дверь, и в комнату прислуги вразвалку вошел трактирщик. Башмаки с тупыми носами значительно постукивали по каменному полу. Он принарядился и в широкой накидке бургундского бархата на голубой шелковой подкладке казался почти квадратным.
Анна высунулась из кухни.
— Ну, Вернер, и где ты пропадал всю ночь?
Вернер приподнял бровь.
— Всяко бывает, — небрежно ответил он. — Гостил у Иоганна Кречмера. Ты поди никогда о нем и не слыхала?
Анна задумалась.
— Это не сапожник с Грайхенгассе?
Трактирщик возвел глаза к потолку.
— Другой Кречмер, тупица. Знаменитый поэт.
— Угу. Боюсь, со знаменитыми поэтами я не знаюсь.
— Ясное дело. Он издает книги, и сам король Карл пожаловал его своей милостью.
Вернер присел на корзину.
— Нацеди-ка мне стаканчик бургундского, ладно?
— Сию минуту. — Анна на мгновение исчезла и вернулась со стаканом красного вина, который вручила трактирщику. — А тебе он кем приходится?
Вернер надул губы и неодобрительно передернул плечами.
— Скажем… собратом по перу. Он как-то умудрился отыскать обрывки моих ранних сочинений, так… юношеские шалости, ничего общего с последними моими работами, и он сказал мне… сейчас… вот его слова: подобного изящества письма мир не знал со времен Петрарки.
— Времен чего?
— Провались ты! Петрарка был поэт. Зачем я только нанимаю такую деревенщину?
Даффи, свежевыбритый и уже гораздо меньше напоминающий самому себе иллюстрацию «Кары за грехи», спустился по лестнице и вошел в комнату, где еще витал запах похлебки.
— Анна! — бодро окликнул он. — Как насчет завтрака, а?
Вернер выпрямился.
— Завтрак уже убрали, — бросил он. — Тебе придется ждать обеда.
— Не беда, — отмахнулся Даффи. — Придется самому пошарить на кухне — что-нибудь да найду. — Он пригляделся к трактирщику. — Ну и ну! Как мы расфуфырились! Позируем для портрета?
— Он навещал какого-то почитателя своих стихов, — пояснила Анна. — Старого… как его… Петрарку.
— Да уж он поди совсем теперь одряхлел, — согласился Даффи. — Стишки, а, Вернер? Надень как-нибудь колпак посмешнее, нацепи цимбалы на коленки и почитай мне свои сочинения. — Он подмигнул. — Что-нибудь непристойное.
Пока Даффи говорил, на колокольне собора Святого Стефана зазвонили колокола, и Вернер махнул рукой в ту сторону.
— Спишь до десяти часов, да? Что ж, наслаждайся, пока позволяют.
Даффи понял, что Вернер ждет вопроса о том, что он имеет в виду, поэтому обратился к Анне:
— Ты не видела Пиф? Я должен был…
— Возможно, тебе небезынтересно будет узнать, — холодно прервал его трактирщик, — что в твоей комнате поставят три новые койки. Нет, четыре! В город прибывает все больше солдат, и надлежит их размещать. Ты, надеюсь, не против?
— Какой разговор! — ухмыльнулся Даффи. — Я сам старый вояка.
Вернер смерил ирландца пристальным взглядом, отвернулся и направился к лестнице; его шляпа со страусовыми перьями болталась на шнурке, точно птичка на неудобном насесте.
