Выдержал. Я подумал об этом совсем равнодушно, вытер здоровой рукой пот и поднял с полу тапас. Кто-то помог мне одеться, кто-то что-то делал с рукой. Я не мог на неё посмотреть.
— Добрый брат! — сказал священник умильно. — Восславь этот час, ибо чист ты перед господом и людьми!
— Слава богу, — сказал я устало. — Это все, наставник?
Он замялся, и я понял, что это не все. Я обвёл взглядом их лица: суровые, меченные голодом и непосильной работой. По-разному глядели они на меня: кто приветливо, кто угрюмо, кто с жалостью, а кто и с опаской — и я безошибочно выбрал из них одно. На первый взгляд некрасивое, измождённое, обтянутое сухой кожей, с грубыми морщинами на бледном лбу. Но в нём была холодная страстность, зажатая волей, зорко и проницательно глядели глаза, а в складке губ таилась угрюмая властность.
— Это все? — спросил я его.
— Так смотря про что. Колдовством тебя уже не попрекнут, с этим, считай, кончено. А вот, что ты в лицо нас всех видел…
— Зачем же вы позволили?
— А кто знал, что ты вывернешься?
— А теперь что?
— Выбирай. Коли хочешь отсюда живой выйти, должен нашим стать.
— Присесть бы, — сказал я тихо. Проклятая боль мешала мне думать. Ни проблеска мысли, одна только боль…
— И то правда, было с чего притомиться. Ты не спеши, малый. Подожду.
Меня подвели к скамье, и я упал на неё. Мне не о чём думать. Слишком много я вытерпел, чтобы остановиться. Но я ещё поторгуюсь.
Пристроил на колени налитую болью руку и сказал тому человеку:
— Присядь-ка. Надо потолковать.
Он глянул с удивлением, но сел и кивком разрешил говорить.
— Стать вашим, говоришь? Но я — друг Охотника и не могу его предать. Если вы ему враги…
— Ну, до того ещё когда дойдёт! А ты вроде бы говорил, что вы не во всем согласны?
— Согласны в главном. Нельзя пускать на трон Тисулара — это раз. Войну надо кончать — два. Гнать из Квайра кеватцев — три. А остальное… это ещё дожить нужно. Подходит это вам? Если нет… прости, но клятва для меня — не пустяк. Я своё слово до конца держу.
— Ты глянь, — сказал он с усмешкой — на горло наступает! Ровно это он тут командует! Крепкий ты мужик, как погляжу. Через то и отвечу, хоть не заведено у нас, чтоб Старших спрашивать. Пока что нам все подходит. А как войну кончим, да кеватцев перебьём, может, с твоим Хозяином и схлестнёмся. Так ведь тоже дожить надо, а? Годится?
— Пока да. Я готов вступить в Братство и сделать все, в чём поклянусь. Но если потом наши пути разойдутся, я от вас уйду.
Они угрожающе зашумели, но мой собеседник поднял руку, и шум затих.
— Э, малый! Таким рисковым грех наперёд загадывать. Ничего, — он придвинулся так, что я почувствовал на щеке его дыхание; жаркие огоньки вспыхнули в его твёрдых зрачках, — мы для тебя больше годимся. Узнаешь нас получше — никуда ты от нас не денешься!
Я не знаю, как оказался дома. То, что было потом, вырвано из моей жизни. Просто обрывки, слишком дикие для реальности и слишком последовательные для бреда. Но, наверное, я всё-таки сделал то, что стою на знакомом крыльце. И снова провал, и мгновенный проблеск: я сижу на скамье, и Суил снимает с меня сатар.
А потом мне снился Олгон. Весёлые мелочи: праздник сожжения шпаргалок, толстый профессор Карист и его толстый портфель, парадная лестница, а по ней белым горохом катятся убежавшие из вивария мыши. А потом с точностью часового механизма сон опять забросил меня в Кига, в моей крохотный кабинет за генераторным залом. Эту жалкую комнатёнку я выбрал сам, чтобы позлить кое-кого. А если честно, кабинет был мне просто не нужен. Думать я привык на ходу, а считать только дома — в своём кабинете и на своей машине. Снова я увидел себя за столом, а рядом улыбался и подпрыгивал в кресле Эвил Баяс, Эв, лучший мой ученик. Он до сих пор забегал ко мне за советом, хоть в его области я от него безнадёжно отстал. Он смеялся, когда я об этом напоминал, уморительно взмахивал толстенькими руками и советовал поберечь для других то, что я стараюсь выдать за скромность. Он и сейчас хохотал, тряслись его толстые щеки и мячиком прыгал живот.
— Ну, Тал, что ты на это скажешь?
Я просмотрел расчёты, прикинул энергию и покачал головой.
— Скажу, что ты спятил. Установку разнесёт к чертям собачьим!
— Бог милостив, Тал. Авось не разнесёт!
Не нравился он мне сегодня; судорожные движения и слишком визгливый, деланный смех.
— Что с тобой, Эв? Неприятности?
Лицо его смеялось гримасой боли, глаза подозрительно заблестели, он вынул платок и спокойно их промокнул.
— Немного не то слово, Тал. Катастрофа. Моя милочка приглянулась военным.
Я выругалась сквозь зубы. Мне ли было не знать, сколько сил и ума Эв вложил в свою установку. Пять лет труда, уйма талантливых находок — да второй такой в мире нет! И ведь только-только заработала, ещё ничего не успели…
— А ты?
— А что я? Кое-что доберу после, на стандартных установках, а главное надо сейчас.
— Опасно, Эв!
— Это ты мне говоришь, старый разбойник? После вчерашнего?
Я не ответил, и Баяс опять полез за платком.
— Не могу, Тал. Надо успеть. А потом, — он отвернулся и сказал очень тихо, — сам знаешь, чем они на ней займутся. Может нам с ней и правда лучше… того?
— Что? — заорал я. — Опять мелодрама? Да ты у меня на пять лаг к установке не подойдёшь!
Я орал на него, как в добрые старые времена, лупил по столу кулаком, и он, наконец улыбнулся:
— Ну и глотка! Даёт же бог людям!
— Ладно, — сказал я, остыв. — Когда?
— Послезавтра. Мальчики как раз все вылижут. Напоследок, — голос его подозрительно дрогнул, и я показал кулак. Баяс засмеялся и ушёл, а я подумал: являюсь к нему послезавтра прямо с утра, и пусть попробует выкинуть какую-то глупость!
Но я опоздал. Глупо и непростительно опоздал. Судьба прикинулась пробкою на Проспекте Глара; я потерял два часа, пока вырвался из неё и, сделав немалый круг, полетел в Кига! Взрыв застал меня почти у ворот института. Тело действовало само: руки рванули дверцу, я выкатился в кювет и вжался в мокрую глину. Сначала был опаляющий жар, потом ушла куда-то земля, и только тут включилось сознание. Я встал и увидел, как медленно, словно во сне, оседают корпуса института Гаваса. Я пошёл вперёд, потом побежал, и страха не было — только стыд, отчаянный, нестерпимый стыд…
Когда я проснулся, день клонился к закату. Праздничный золотисто-розовый свет озарял закопчённые стены, тёплым облаком обнимал Суил. Это было так хорошо, что казалось неправдой. Я жив. Я дома. Я рядом с Суил.
Суил обернулась; встретились наши взгляды, и жаркий румянец зажёгся у нас на щеках.
— Ну слава те, господи! Я уж думала, вовсе не проснёшься!
