– Ничего, – ответил Пятый. – Не дай Бог тебе это когда-нибудь попробовать, рыжий. Я серьёзно.
– Конечно, я не прочь попробовать что-нибудь новое. Но приятное…
* * *
Первые дни, когда его перевели на двенадцать доз в сутки, ему было легче. Затем организм привык, боли усилились, и дозу снова пришлось увеличивать. Теперь большую часть суток он проводил если не во сне, то в каком-то дурмане, накачанный наркотиком до отупения. Лена и Валентина всё чаще и чаще стали замечать, что он заговаривается. С Валентиной он не говорил вообще – то ли не хотел, то ли просто не мог понять – кто это? Он стремительно терял зрение, правый глаз, с той стороны, на которую пришёлся удар, ослеп почти что полностью. Слух вскоре заменил фактически всё – зрение, осязание. Он не ел неделями, Валентина держала его на внутривенных, но он слабел всё больше и больше. Лена думала, что дальше худеть уже некуда, оказалось – есть. Не человек, тень человека.
– Лена, раз уж мы так решили, то, будь любезна, следи за ним получше, – упрекала Лену Валентина. – Опять в комнате душно.
– Он мёрзнет, жаловался, что холодно, – говорила Лена, – я уже боюсь проветривать…
– Надо, кровью харкал пару дней назад!… Ему дышать здесь нечем, а ты всё о сквозняках печёшься…
– У меня он зато хоть поел… А вы…
Такие споры происходили в квартире Лены каждое утро, когда женщины передавали друг другу дежурство. Лена в свободные сутки иногда уезжала ночевать к Юре, к Валентине почти что каждое дежурство приезжал муж. Юра, почитай, всё своё свободное время проводил в квартире Лены, по мере сил и возможностей помогая женщинам. Он ходил по магазинам, мотался по всему городу, выискивая дефицитные лекарства, научился дружить с кастрюлями и сковородками. Валентина иногда подначивала Лену, что мол, поторопись, мужик прирученный, таких днём с огнём в наше время искать приходится… Лена в ответ только устало вздыхала. Мысли о замужестве в ту пору волновали её меньше всего. Юра старался помогать Лене и Валентине в уходе за Пятым, но далеко не всегда его помощь приносила пользу.
Как-то Лена позвала Юру, чтобы он подсобил ей с обработкой пролежней, она плохо себя чувствовала, ночь выдалась на редкость тяжёлой. Действовать следовало с максимальной осторожностью, от неподвижности и истощения кости Пятого стали к тому времени очень хрупкими, поранить же его было совсем легко – сквозь тонкую, почти прозрачную кожу просвечивали голубые венки, паутинный рисунок на бледном фарфоре, некий расплывчатый намёк на жизнь… Поскольку переворачивать его было нельзя, пролежни у него на спине, затылке, лопатках увеличились, бороться с ними Лена устала неимоверно. Пятого снова накачали перед процедурой морфием, и поэтому, когда под неловкими Юриными пальцами хрустнула кость предплечья его левой руки, он даже не открыл глаз.
– Ты что делаешь, идиот?! – Лена была просто в ужасе. Она укрыла Пятого, схватила Юру за руку и потащила его на кухню.
– Валентина Николаевна, он Пятому руку сломал, – быстро проговорила она и расплакалась.
– Я же не хотел, – ошарашено пробормотал тот, – я и не думал, что…
– Ты, небось, сверху руку взял? – спросила Валентина. В отличие от остальных, она ничуть не взволновалась.
– Ну да… – ответил Юра.
– Я же тебя учила, как правильно брать. Надо было свою руку снизу провести, по всей длине предплечья и только потом поднимать. Соображать же надо…
– Валентина Николаевна, что теперь будет?… – спросила Лена.
– А ничего не будет. Боль он почти не ощущает, постоянно на лекарствах… Ладно, пошли, поглядим, что и как… Рукой он не двигает, гипс не нужен…
После того, как Пятого, который так и не проснулся, осмотрели, Юра куда-то исчез. Через два часа Валентина, решившая сходить за хлебом, нашла его в подъезде, в стельку пьяным, в слезах.
– Что ты тут такое развёл? – с возмущением и удивлением вопросила она.
– Ему и так больно… а я, дурак, руку… там же все косточки видно… как я… мне самому… руки…отрубить надо… спичку так легко не сломаешь…
Тут Валентина заметила, что пол вокруг них усыпан изломанными спичками и пустыми смятыми коробками.
– Нам ещё психопата тут не хватало, – жестко сказала она, но почти сразу же смягчилась. – Юра, ну ты пойми, ему всё равно не больно… или почти не больно. Он же скоро… ладно. Юрик, пойдём домой, тебе проспаться надо. Ну не плачь ты!… Ты же мужик.
– Он мне жизнь спас… а я ему руку…
Юра успокоился и прилёг только после изрядной дозы валерьянки, которую ему скормила Валентина.
* * *
После случая с рукой Пятый стал просыпаться чаще. Он словно собрал последние усилия для того, чтобы вырваться хоть ненадолго из мира снов и видений – и это ему удалось. Лене временами начинало казаться, что вернулся он прежний, не полутруп, но человек, которого она знала. Он начал говорить, не сбиваясь с мысли, не заговариваясь, взгляд его прояснился, и, не смотря на почти что полную слепоту, он вновь старался не показывать тяжести своего состояния. Это ему, конечно, не удавалось, зато удалось другое. Он сумел не выглядеть жалким во время этих попыток. Он сумел сохранить достоинство.
Физическое состояние его только ухудшалось с каждым днём. Он стал мёрзнуть, сердце не справлялось с нагрузкой. Валентина привозила всё новые и новые препараты, но лекарства уже не помогали – и не смогли бы помочь. “Всему есть предел, – вспоминала Валентина слова врача, – а этот уже далеко за пределом…”
Между тем наступил апрель. Небо стало синим, чистым. Люди, стосковавшиеся за зиму по теплу, скидывали тяжёлые, опостылевшие вещи, приевшиеся за несколько месяцев…
И Лена и Валентина заметили, что Пятый явно чего-то ждет, словно он готовился к какому-то важному и для себя и для них разговору. В один из солнечных апрельских дней он попросил потратить минутку на то, чтобы его выслушали – нашлось несколько просьб, которые надо было обсудить с обеими женщинами.
– Пока у меня ещё хоть как-то работает голова, – сказал он вначале, – я хочу попросить о двух вещах. Во-первых, кремировать меня прямо в день смерти. Во-вторых – развеять пепел. И ещё одно маленькое, но важное дело.
– Пятый… – начала было Лена, но Валентина знаком приказала ей – молчи.
– Сходите за меня в храм, хорошо? – попросил Пятый.
– Молебен заказывать? – спросила Валентина.
– Нет, не надо. Просто постойте – и всё. Недолго, хоть минутку. И скажите ему…
– Кому?
– Ему… Вы же знаете… что я очень прошу меня простить. И что мне было стыдно придти, когда я мог это сделать…
– А ты не хочешь, чтобы тебя отпели? Так, как положено? – Валентина пристально смотрела на него, он словно и не замечал её взгляда.
