Вокруг, как итальянские солдаты, прибывшие на уже проигранную войну, бродили служащие.
– Где старик Эмминджер? – спросил, пристально глядя на пустой письменный стол, Уилл Морган.
– Позвонил, что болен. Из-за жары плохо себя чувствует. Будет в двенадцать, – ответил кто-то.
Вода в холодильнике кончилась задолго до двенадцати… А кондиционер? Кондиционер покончил с собой в одиннадцать тридцать две. Двести человек превратились в диких зверей, цепями прикованных к письменным столам возле окон, специально устроенных так, чтобы их не открывали.
Без одной минуты двенадцать мистер Биннс приказал им по селектору подняться и стать около своих столов. Они стали. Их покачивало. Температура была девяносто семь градусов по Фаренгейту. Биннс не спеша двинулся вдоль длинного ряда. Казалось, что в воздухе вокруг него висит, шипя, как на раскаленной сковороде, рой невидимых мух.
– Прекрасно, леди и джентльмены, – заговорил он. – Все вы знаете, что сейчас спад, в каких бы радостных выражениях ни говорил об этом президент соединенных штатов. А мне, чем вонзать нож в спину, приятнее пырнуть вас в живот. Сейчас я пойду вдоль ряда и буду кивать и шепотом говорить: "вы". Те, кому это словечко будет сказано, очищайте свои столы и уходите. У дверей вас ждет выходное пособие, равное четырехнедельному окладу. Постойте: кого-то нет!
– Старика Неда Эмминджера, – подал голос Уилл Морган и прикусил язык.
– С_т_а_р_и_к_а_ Неда? – переспросил мистер Биннс свирепо. – Старика? Вы сказали, _с_т_а_р_и_к_а?
Мистер Биннс и Нед Эмминджер были ровесники.
Мистер Биннс, тикая как бомба замедленного действия, ждал.
– Нед, – сказал Уилл Морган, давясь обращенными к себе проклятиями, должен быть…
– …Уже здесь.
Все обернулись.
В дверях, в конце ряда, стоял старик Нед, он же Нед Эмминджер. Он оглядел собрание гибнущих душ, прочитал погибель на лице у Биннса, попятился было назад, но потом тихонько стал в ряд около Уилла Моргана.
– Ну, ладно, – сказал Биннс. – Начинаем.
Шаг – шепот, шаг – шепот. Двое, четверо, а вот уже шестеро повернулись и стали вынимать все из своих столов.
Уилл Морган вдохнул и, не выдыхая, замер.
Биннс дошел до него и остановился.
"Ты ведь не скажешь этого? – думал Морган. – Не говори!"
– Вы, – прошептал Биннс.
Морган резко повернулся и успел ухватиться за вздыбившийся почему-то стол. "Вы, – щелкало хлыстом у него в голове, – вы!"
Биннс сделал еще шаг и теперь стоял перед Недом Эмминджером.
– Ну, _с_т_а_р_и_к_ Нед, – сказал он.
Морган, закрыв глаза, молил мысленно: "Скажи это, скажи это ему: ты уволен, Нед, _у_в_о_л_е_н_!"
– Старик Нед, – сказал нежно Биннс.
Морган сжался от его голоса, такого необычно дружелюбного, мягкого.
Повеяло ленивым ветром южных морей. Морган замигал и, втягивая носом воздух, поднялся из-за стола. В выжженной солнцем комнате запахло прибоем и прохладным белым песком.
– Нед, дорогой старик Нед, – сказал мистер Биннс ласково.
Ошеломленный, Уилл Морган ждал. "Я сошел с ума", – подумал он.
– Нед, – сказал мистер Биннс ласково. – Оставайся с нами. Оставайся.
А потом остальным, скороговоркой:
– Это все. Обед!
И Биннс исчез, а раненые и умирающие побрели с поля битвы.
Уилл Морган повернулся, наконец, и пристально посмотрел на старика Неда Эмминджера, спрашивая себя: "Почему, о боже, _п_о_ч_е_м_у?.."
И получил ответ…
Нед Эмминджер стоял перед ним, и был он не старый и не молодой, а где-то посередине. Но это был не тот Нед Эмминджер, который в прошлую полночь высовывался как полоумный из окошка душного поезда или плелся по Вашингтон-сквер в четыре часа утра.
Э_т_о_т_ Нед Эмминджер стоял спокойно, как будто прислушиваясь к далекому зеленому эху, к шуму листвы и ветра, прогуливающегося по просторам озера, откуда тянет прохладой.
На его свежем розовом лице не выступал пот. Глаза были не красные, они были голубые и смотрели спокойно и уверенно. Нед был оазисом, островом в этом неподвижном, мертвом море столов и пишущих машинок, которые вдруг оживали и начинали трещать оглушительно, подобно каким-то электрическим насекомым. Нед стоял и смотрел, как уходят живые мертвецы. И ему было все равно. Он пребывал в великолепном, прекрасном одиночестве внутри собственной своей спокойной, прохладной и прекрасной кожи.
– Нет! – крикнул Уилл Морган и бросился вон из комнаты.
Он понял, куда спешил, только когда очутился в мужской уборной и, как безумный, стал рыться в мусорной корзине.
Он нашел там то, что, знал, наверняка там найдет – пузырек с наклейкой: "Выпить сразу: против безумия толп".
Дрожа, он откупорил. Внутри оказалась всего лишь холодная голубоватая капелька. Пошатываясь перед запертым раскаленным окном, он стряхнул ее себе на язык.
Он будто прыгнул в набегающую волну прохлады. Дыхание его теперь отдавало ароматом раздавленного клевера.
Уилл Морган так сжал пузырек, что тот треснул и развалился. На руке выступила кровь, и он громко втянул воздух.
Дверь открылась. За ней, в коридоре, стоял Нед Эмминджер. Он шагнул внутрь, но пробыл только секунду, потом повернулся и вышел. Дверь закрылась.
Через минуту Морган уже спускался в лифте, и в портфеле у него побрякивал хлам из его письменного стола.
Выйдя, он обернулся и поблагодарил лифтера.
Должно быть, лица лифтера коснулось его дыхание.
Лифтер улыбнулся ошалелой, любящей, прекрасной улыбкой!
В маленькой лавке в маленьком переулке в ту полночь было темно. Не было вывески в витрине: М_е_л_и_с_с_а Ж_а_б_б, в_е_д_ь_м_а. Не было пузырьков и флаконов.
Он колотил в дверь уже целых пять минут, но никто ему не отвечал. Тогда он начал бить в дверь ногами и бил минуты две.
И наконец, со вздохом, неохотно, дверь отворилась.
Очень усталый голос сказал:
– Войдите.
В лавке было лишь чуть прохладнее, чем на улице. Огромная глыба льда, в которой накануне ему примерещилась прекрасная женщина, стала много меньше, будто сжалась, и вода, непрерывно капая с нее, обрекала ее на гибель.
Где-то в темноте была вчерашняя женщина. Но теперь он чувствовал, что она в пальто и собралась уходить. Он открыл было рот, чтобы закричать, как-то привлечь к себе ее внимание, но его остановил ее голос:
– Я вас предупреждала. Теперь слишком поздно.
– Никогда не бывает слишком поздно! – крикнул он.
– Было бы не поздно вчера. Но за последние двадцать часов внутри вас оборвалась последняя маленькая ниточка. Я это чувствую. Знаю. Это так. Ее больше нет, нет, нет.
– Чего больше нет, черт возьми?
– Чего нет? Вашей души, разумеется. Проглочена. Переварена. Исчезла. Внутри у вас пустота. Ничто.
