– Не пойду, сестра… не пойду.
– Что случилось, Хаата? Что не так?
Даарду дергается, пытается спрятать лицо в ладони, отворачивается и крутится на дороге. Будто пытается укрыться от кого-то… чего-то.
– Смотрят. Смотрят. Они смотрят, сестра… глядят из тумана.
И шёпот, и туман пробивают дрожью, и Гриз вглядывается в болота – влево, потому что Хаата жмётся к правой стороне…
Чехарда тёмных стволов, один-два случайных огонька, и белые, влажные изгибы болотных испарений.
– Глядят, – задыхаясь, шепчет Хаата. – Страшно, страшно, страшно… Уйдём быстрее, сестра.
Они не проходят и сотни шагов, как Хаата останавливается, сжавшись. Поднимает дрожащую руку, показывает во тьму, в трясину, над которой прихотливо клубятся белые завитки.
– Там… они смотрят. Уйдем, сестра, уйдем!
– Я не слышу, – откликается Гриз на наречии даарду. – Я не вижу… Кто на нас смотрит?
– Безглазые… ушедшие… Шесть молодых одного корня глядят оттуда, сестра. Шесть неспокойных… – шепот даарду прерывается, и она всё жмётся, жмётся к другому краю насыпи. – Там… ждут.
– Чего они ждут?
– Седьмого… нет, больше… других, как они. Чтобы глядели с ними… уйдем, сестра!
Туман клубится, и болота спокойны и равнодушны, но Гриз чувствует, как сотрясается худенькое тельце терраанта. Будто раз за разом пронзают беспощадные взгляды – стрелами. И тащит, тащит Хаату вперед, теперь уже почти бегом, надеясь, что страх – как туман – отлипнет, ослабеет…
Но как только из-за деревьев оскаливается древнее чудовище замка, Хаата испускает придушенный вопль, оседая на тропу. Корчится, прикрывая голову:
– Не… пойду, не проси, сестра! Не… туда, нет! Там… страшно, страшно, страшно!
И бьётся в судорогах, выкручиваясь, выламываясь в неестественных позах на дороге, разметывая волосы и прикусывая губы.
Гриз хватает под плечи почти невесомое тельце – тянет по тропе назад, так, чтобы не видно было замковых стен. Опускает на землю, тихонько баюкая и нашептывая на наречии терраантов простые, материнские слова: всё хорошо, тихо, тихо, ты со мной, никто тебя не тронет и не обидит, никто не напугает больше…
Хаата обмякает, всхлипывает.
– Страшно… страшно… Не могу, сестра… прости… не могу.
– Ш-ш-ш, тихонько, – Гриз прижимает к губам Хааты успокаивающее из набора в поясной сумке. – Давай-ка, глоточек… у тебя сердце бьётся как бешеное. Сейчас посидим немножко – и пойдем к реке, ты подышишь хорошим воздухом, почувствуешь крепкие корни… Не думай об этом, Хаата. Не вслушивайся.
Даарду пристыженно шмыгает носом, глядит виновато. Пока они проделывают обратный путь – покачивает головой и мрачно косится на болота, шепчет под нос себе: «Глядят, глядят» –- на прежнем месте, примерно на середине пути…
Когда до реки остаётся меньше мили – понуро бормочет: «Сама дойду, сестра». И еще пытается что-то выразить, глядя туда, за спину Гриз, где давно пропал замок, да и тропа теперь скрыта белесой дымкой.
– Большое зло, – говорит наконец, махнув рукой. – В стенах, в крови, в веках. Всё обвило, проникло…
Изображает руками что-то вроде кокона. Закрывает глаза, вздыхает:
– Пусть Ардаанна-Матэс поможет тебе, сестра.
Гриз ждет, пока стихают шаги – и отправляется обратно. Уже не бегом – медленно, задумчиво, вслушиваясь в Ийлинские болота, но те дышат только холодом да осенью и не желают отдавать свои тайны.
– Вроде, крики слышались, – сипло говорит привратник, впуская её. – Не слыхали?
Гриз пожимает плечами:
– Птицы, наверное. Что же ещё?
– Мало ли что, - бормочет привратник и бросает опасливый взгляд ей за спину.
Туда, где из ночи щупальцами тянется туман и ждут – незримые – шестеро одного корня.
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
– Вир знает что, – выдыхает Его Светлость.
Мы с ним сидим в комнате Орэйга Четырнадцатого. Комната похожа на бывшую оранжерею: зелень в горшках и подвесных вазонах Журчит вода – два небольших фонтанчика. Рассеянный свет – почти дневной. Тут даже две певчие тенны живут: мелкие, золотистые комочки с крыльями. Порхают с жёрдочки на жёрдочку под потолком.
У дальней стены – огромное подобие дворца из красного дерева. Роскошное, обитое войлоком и закиданное подушечками жильё. Посеребрённые поилки. Лоток за ширмочкой. С серебряным совочком. Гербы на каждом углу.
Тут еще колокольчик есть. В который – мне уже сообщили – геральдион торжественно звонит, после того как изволит присесть.
Орэйгу начхать на мои попытки высмотреть в нём что-нибудь подозрительное. Чешется, зевает. Даёт пощупать нос – влажный и настоящий. Лениво смотрит сиреневыми глазёнками. Демонстрирует пузико. Пахнет, как слишком чистый геральдион.
Пока пытаюсь расшевелить непонятную тварь, Рыцарь Морковка находит дело по себе. Откапывает на ближнем столике здоровенный том – то ли историю всех местных геральдионов, то ли родословную. Тонет в нём с ушами, и пару часов от него слышно пыхтенье да сопенье. А теперь вот…
– Вир знает что. Тут четырнадцать глав, и они расписывают историю каждого! С датами, подробно! Кто сколько прожил, когда и от чего умер, ну и так далее.
Будто неясно было, что тут все свихнулись на гербовой зверушке. У аристократов такое сплошь и рядом – символ рода, ну да, ну да.
Папаша хохотал, что надо бы завести драккайну. Чтобы соответствовать традициям.
– Есть что полезное?
– Разве что история о самом первом Орэйге. Я её в общих чертах знаю, но тут подробно…
В коридоре – знакомые шаги. Грызи вернулась слишком рано. И входит со слишком озадаченным выражением лица – что-то там у них не срослось с Шипелкой. Кидает мрачный взгляд на геральдиона, стекает на мягкое сидение, запрокидывает голову:
– Что там за история с королевским подарком?
Морковка косится подозрительно, но соизволяет просветить:
– В тысяча сто восемьдесят первом году в Ирмелее было первое Выступление Мудрых. Ирмелей тогда представлял… хм, ну, что-то похожее на нынешнюю Вольную Тильвию, чтобы вам было понятно. Раздробленность, аристократические вольности, условная власть короля. К тому же, Наорэйгах Благочестивый был чем-то вроде… ну да, нынешней королевы Ракканта. Он был помешан на правилах и строительстве храмов, раздаривал земли направо-налево… в общем, первая Коалиция Мудрых выступила против монархии. Положение короля стало шатким. Однако во время стычки его спасло вмешательство аристократов во главе с Линешентами. Те привели собственную гвардию, да они и сами были мастерскими Стрелками. Выступление было подавлено, а те, кто состоял в Коалиции – большей частью казнены. Король был растроган поддержкой Линешентов настолько, что совершил формальный обряд их включения в королевский род. А чтобы скрепить дружбу – подарил им одного из своих геральдионов. У Наорэйгаха на гербе как раз красовался геральдион, это тоже странная история…
Все эти истории одинаковы. Головы с плеч. Предательства. Кровосмешение. Сбрендившие короли. Цвет мира Кайетты во всей красе.
– Так вот, этот подаренный геральдион и был Орэйгом Первым. И именно с той поры на гербе Линешентов появился геральдион: раньше там был Знак Стрелка. А потом… вы знаете, наверное – о Второй Коалиции Мудрых, которая через десять лет сумела всё же захватить власть. Король не удержал власть и сбежал в Акантор… да к тому времени он уже и не хотел править. Прямых наследников не было, а аристократы просто не сумели объединиться. С тех пор в Союзном Ирмелее…
– Правят Мудрость и Закон, – бормочет Гриз под нос. Морковка кивает.
– В общем, да. К родовой аристократии относятся с большим почтением, у них есть влияние в обществе, но несравнимое с вольностями при монархии.
Ну, и кто бы говорил, что это плохо. Ирмелей – самое сытое государство Кайетты. Благополучное, как торговка в годах.
– Для Линешентов это… - Его Светлость взмахивает руками, чтобы подобрать слова. – Это даже не просто гербовое животное. Это связь с традициями, с прошлым… с монархией. Память о величии рода. Величайшая семейная реликвия, понимаете?
