Майб подозрительно взирала на этот стяг. Старуха, твои страхи — проклятие. Не думай о недоверии, не думай об кошмарах, пришедших к нам некогда с этими людьми. Даджек Однорукий и его Войско ныне прокляты ненавистной Императрицей. Кампания кончена. Начинается новая. Духи родные, увидим ли мы конец этих войн?
Девочка подошла к двум женщинам. Майб бросила на нее взгляд, увидев в твердом, неподвижном взоре ребенка мудрость и знание, словно бы вобравшие в себя тысячи лет. Возможно, так оно и было. Вот стоим мы трое: на взгляд чужака — девочка десяти — одиннадцати лет, женщина с юным лицом и нечеловеческими глазами и согбенная старушка — и все это, в каждой детали, иллюзорно, ибо все в нас перемешалось. Я ребенок. Тисте Анди познала тысячи лет жизни, а девочка… сотни тысяч.
Корлат также поглядела на ребенка. И улыбнулась. — Тебе нравится игра, Серебряная Лиса?
— Немного, — отвечала девочка на удивление низким голосом. — Мне становится грустно.
Брови Корлат взлетели вверх: — Почему же?
— Некогда здесь бытовало священное доверие — между этими холмами и духами Ривии. Сейчас оно разрушилось. Духи стали лишь треснувшими сосудами болей и утрат. Холмы не исцелились.
Майб почувствовала, как кровь замерзает в ее жилах. Дитя раз от разу показывало возрастающую чувствительность, уже равную силе лучшей ведуньи всех племен. И все же в этой чувствительности была холодность, словно под словами соболезнования таился скрытый умысел. — Ничего нельзя сделать, дочка?
Серебряная Лиса пожала плечами. — Больше нет необходимости.
Вот так всегда. — Что ты имеешь в виду?
Круглое лицо девочки улыбнулось Мейб: — Если мы должны стать свидетелями переговоров, нам надо спешить.
Место встречи лежало в ложбине, в тридцати шагах от наружных постов. К западу виднелись несколько курганов, из тех, что скрыли под собой павших во время осады Крепи. Майб задумалась, не смотрят ли бесчисленные жертвы издалека на разыгрывающуюся здесь сцену? Духи рождаются из пролитой крови, это несомненно. Без ритуала умиротворения они часто принимают форму враждебных сил, переполненных кошмарами и злобой. Разве только ривийцы знают эту истину?
От вражды к союзу — как посмотрят на это такие духи?
— Они чувствуют себя преданными, — проговорила Лиса. — Я отвечу им, Мать. — Она приблизилась, чтобы взять Майб за руку. — Время воспоминаний. Старых воспоминаний, и новых воспоминаний…
— А ты, дочка, — спросила Майб тихим, тревожным голосом, — мост между ними?
— Ты мудра, Мать, несмотря на недостаток доверия к себе. Тайное постепенно становится явным. Посмотри на недавних врагов. Мы сражаемся в своем уме, мы ищем различия между нами, стараемся поддержать свою нелюбовь, свою ненависть к ним, ибо это так привычно. Воспоминания — вот основа такой ненависти. Но, Мать, память сохраняет иную истину, тайную, и это мы тоже пережили, понимаешь?
Майб кивнула. — Так говорили тебе предки, дочка, — ответила она, подавляя приступ раздражения.
— Жизненный опыт. Вот что мы делим. Увиденный с разных сторон, наверное, но в основе единый. Единый.
— Я знаю, Лиса. Порицание бессмысленно. Нас тащит, как приливы тянутся вслед незримой, неодолимой воле…
Рука девочки напряглась. — Тогда спроси у Корлат, Мать, что говорит ей память.
Ривийка взглянула на Тисте Анди, подняв брови, и спросила: — Ты слушаешь, но ничего не говоришь. Какого ответа ждет от тебя моя дочь?
Улыбка Корлат была тоскливой. — Действительно, опыт одинаков. У наших двух армий. Но еще у… у разных времен. У всех, кто обладает памятью, у личностей или народов, уроки жизни всегда одинаковы. — Ставшие фиолетовыми глаза Тисте Анди смотрели на Серебряную Лису. — Даже у Т'лан Имассов — это ты хотела нам сказать, дитя?
Девочка дернула плечом: — Что бы не случалось, думай о способности прощать. Держись ее, но помни, что не всегда можно простить всех. — Серебряная Лиса устремила на Тисте Анди пристальный взгляд внезапно отвердевших глаз. — Иногда прощение должно быть забыто.
Воцарилась тишина. Благие духи, храните нас. Это дитя пугает меня. Я начинаю понимать Каллора… и это тревожит более всего.
Они миновали половину пути до места переговоров, выйдя за пределы охранения лагеря Бруда.
Мгновение спустя появились малазане. Четверо. Майб легко опознала Даджека, ныне опального Верховного Кулака. Однорукий был старше, чем она ожидала; он сидел в седле чалого мерина так, словно страдал от болей и ломоты в костях. Он был тощим, среднего роста, одет в обычные доспехи, у бока висел ничем не примечательный короткий меч. Лицо узкое, безбородое, обнаруживающее следы проведенной в сражениях жизни. Шлема не было, единственные знаки ранга — длинная серая накидка и вышитая серебром перевязь.
Слева от Даджека скакал другой офицер, плотный и седобородый. Шлем с опущенным забралом и кольчужный воротник скрывали черты лица, однако Майб распознала в нем неукротимую силу воли. Он держался в седле прямо, хотя, на ее взгляд, левая нога была хрома — ступня не стояла в стремени. Звенья короткой кольчуги местами были погнуты, перевязаны кожаными лентами и шнурками. То, что он ехал слева от Даджека, с незащищенной стороны, также не осталось незамеченным Майб.
Справа от Кулака — отступника скакал молодой воин, очевидно некий помощник. Внешность его была совсем незапоминающейся, но Майб отметила, что он постоянно стреляет глазами по сторонам, примечая все детали увиденного. Именно он рукой, одетой в кожаную перчатку, держал знамя изгнанников.
Четвертым был Черный Морант, весь в хитиновом панцире, хотя поврежденном. Воин потерял все четыре пальца на правой руке, но продолжал носить остаток боевой перчатки. Блестящую поверхность доспеха покрывало множество следов от меча.
Позади нее глухо пробормотала Корлат: — Все тертые ребята, а?
Майб кивнула. — Кто слева от Даджека?
— Вискиджек, я полагаю, — ответила Тисте Анди с кривой улыбкой. — Крутой тип, не правда ли?
На миг Майб почувствовала себя молодой… хотя она и была молодой. Она сморщила нос. — Ривийцы не такие волосатые, хвала духам.
— Даже так…
— Да, даже так.
Серебряная Лиса вмешалась: — Я хотела бы видеть его своим дядей. — Женщины удивленно уставились на нее. — Дядей? — спросила Майб.
Девочка бросила: — Можете ему доверять. Тогда как однорукий что-то скрывает… ну, они оба хранят одну и ту же тайну… но я все равно доверяю бородачу. Морант — тот внутри себя смеется. Всегда смеется, и никто не знает почему. Не жестокая ухмылка, но улыбка горечи. А тот, со стягом… — Серебряная Лиса нахмурилась. — Я не уверена насчет его. Я думаю, я всегда была…
