— Их глаза отражают боль, — говорил он.
Леша был уверен, что если бы брат чувствовал, он бы кричал от отчаянья.
— Их глаза отражают боль, — повторял Сережа, — они предали меня. Это мне было больно, а не им. В их глазах должны быть страх и отвращение. Почему они смотрят на меня с упрёком? Почему им больно?
Алеша только качал головой. Лица были прекрасны. Человек, не умеющий рисовать и не использующий для этого магию, настолько четко передавал каждую черточку и так оживлял портреты, что становилось страшно. Родители не видели этих рисунков. Сережа сжигал их сразу после того, как показывал брату. Одним взглядом заставляя листы бумаги превращаться в пепел, а потом и вовсе исчезать в неизвестность.
Иногда Сержа пытался плакать. Не получалось. Тогда он начинал заново учиться чувствовать. И каждый раз на вопрос брата спокойно отвечал, что, возможно, сможет в следующий раз. Во снах он метался по мокрой от пота постели и выкрикивал слова на незнакомом языке. Кого‑то звал, убегал, спасался, холодно и мёртво смеялся. Но утром, если что‑то и помнил из снов, то не рассказывал.
Он просто дал им шанс, но так и не мог научиться жить, все сильнее уходя в себя. Иногда казалось, что ещё немного, и Серёжа не проснётся, не сможет заставить себя вырваться из плена Бездны.
Но пока возвращался.
Леша… а что Леша? Как мог, развлекал брата. Или же приходил в комнату, устраивался на кресле и позволял ему говорить. Всё, что угодно. Главное, чтобы Сергей не молчал и не оставался наедине с самим собой. Когда в памяти всплывало слово "экзамены", Алеша перетаскивал учебники в комнату брата и вслух учил формулы и определения, пока тот рисовал или читал. На пятый день зудения это так Серёже надоело, что он легким импульсом загрузил в голову старшего брата весь объём знаний по нужным предметам. Переборщил, и ещё два дня Алексей мучился дикими головными болями. Зато потом почувствовал себя профессором и о поступлении волноваться перестал. Даже поменял свой выбор на один из лучших университетов, пошутив, что если надо — он и заграницу поступит. Мог, конечно, но не тащить же брата с собой?
Сережа пожимал плечами, говоря, что и так обойдётся, признавался, что физически устал ездить по врачам. Если бы мог — он бы и душевное равновесие потерял, выдохшись подчистую. Но это было невозможно. И на следующий день с непроницаемым лицом в сотые разы Серёжа отвечал, что нет, он не знает, как все это произошло и почему сейчас он ничем не уступает в развитии своим сверстникам, а в чем‑то и превосходит их.
Однако уже через несколько недель стало ясно, что никто ничего не узнает. А если исходить из этого, то случай братца могли признать уникальным и, учитывая, что Леша за свою жизнь превысил допустимую норму просмотра американских фильмов, то ему уже начинало казаться — ещё немного и Серёжу заберут на опыты. А тот не выдержит и применит магию.
В попытках брата контролировать силу пока побеждала сила. Не раз Леше доводилось видеть, как Серёжа совершает генеральную уборку, по кусочкам собирая разваленную квартиру. Или стирает память соседям, которые увидели летающий стул, пробивший стену.
Пару дней брат пытался научить его простейшим импульсам, но ничего не выходило.
Так что с подачи Леши после десятка сумасшедших дней, наконец‑то, в один из вечеров было решено собрать семейный совет.
* * *
Последние дни весны выдались неправильно жаркими. Не люблю, когда на градуснике выше двадцати пяти градусов. И холод не люблю. Особенно холод. Но сидеть в машине, которая больше напоминает маленький ад из‑за сломавшегося кондиционера, в разгар дня, посереди вонючей пробки — хуже не придумаешь. Ведь тело‑то чувствительность не теряло, в отличие от моего сознания. Ещё немного и я смогу убрать из восприятия ощущения физического дискомфорта и боли, но не сейчас. Пот заливает глаза, стекая со лба большими каплями. Но при этом я все равно не могу согреться. Как это глупо не прозвучит, но, несмотря на жару, внутри царит холод. Он прочно закрепился в костях и мыслях.
Мы с Лешей поделили пачку влажных салфеток и теперь пытались уснуть. Точнее, он спал, а я, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза, думал.
О чём? О том, как опасно строить планы на длительный период, если не отвечаешь и за несколько дней. Я представлял себе все не так. Новая жизнь, планы. Месть? В первую очередь жизнь. За несколько вечеров я понял, что сломано чересчур много. И ничего путного собрать из осколков не выйдет. Сначала думал, что обживусь тут, устрою родителей, позабочусь о будущем брата. Раздам долги. Знакомым, учителям, друзьям и недругам. Каждому своё. По заслугам. Ведь я для этого и вернулся. Отблагодарить тех, кто вопреки всему помогал мне, и отомстить тем, кто отвернулись. И почему бы не начать с этого мира? Помочь нашей учительнице по истории — у её сына рак. Показать моднице Юльке, что не стоит издеваться над другими менее красивыми девчонками. Сказать спасибо дяде Косте. Но на каждую идею ответом была пустота. Я знал, что так нужно делать, но не мог себя заставить захотеть. Все побуждения разбивались о грубое и некрасивое "зачем?", что мне с этого? Самое интересное ждёт меня впереди, а это всего лишь промежуточная станция — нужно только пережить два года.
И конечно, не обошлось без такого глупого вопроса: а вправе ли я? Кто дал мне разрешение вмешиваться в чужие судьбы и жизни? Странная девчонка с цветными волосами? Стоит ли её слушать? Ломать или наоборот восстанавливать… Вдруг за каждым действием скрывается более высокая, чем мои прихоти, цель, и все уже давно расписано? Но постойте, получается, что тогда и моя казнь, мои мучения тоже были частью чьего‑то великого плана? Да, этот кто‑то, наверное, действительно всемогущ и велик, раз для достижения цели легко обрекает других на страданья.
Для достижения цели…
Но ведь я собираюсь поступить именно так. Ни Ларин, ни Далик в этой жизни ещё не совершали своего предательства. Они даже не знают меня. Наверное, искренне верят в спасителя и радуются, что именно им выпала честь привести его в свой мир. Я собираюсь раздавить их, заставить до дна выпить чашу отчаянья, которая в прошлой жизни принадлежала мне.
Могу ли я так поступить? И если поступлю, чем тогда буду отличаться от предателей? Я ведь один раз уже отомстил… Тогда мне казалось, что то, что они сделали, не отплатить простой смертью. Но ведь своя боль всегда ближе и понятнее.
Как же все сложно.
Знаете, если вы решили сделать нечто, что может натолкнуть вас на муки совести, делайте это сразу, а не раздумывайте. Иначе, чем больше у вас будет времени, тем сильнее сомненья подточат вашу решимость, и в результате вы просто перегорите. Я лишен чувств: жалости, прощения — это недоступно для меня. И муки совести мне не страшны. Теперь я даже не могу назвать себя человеком. Но ведь раньше я был им. Ещё помню, как это. Не могу не задаваться этими глупыми и пафосными на первый взгляд вопросами. Ведь и до меня, люди спорили сами с собой на эти темы. И после меня придут другие. Каждый выберет свой ответ. Возможно, что‑то мне подскажет, как поступить?
