Джой едва удержалась, чтобы не вцепиться в высокие, худые плечи женщины.
— О чем вы говорите? Что тут может нравиться, — попрошайничать на улице, играть такую музыку за несколько центов? Вы же помните Шейру, я знаю это, знаю! Там, в вашем мире, вы выше всех, вы словно принцесса. Да что же вы делаете?
Женщина лишь сонно кивала, глядя в сторону, на Индиго, подошедшего к Джой и присевшего на корточки, глаза его явно не видели ничего, кроме ее глаз.
— И мне здесь нравится, — тихо-тихо сказал он ей. — Здравствуй, Валадиа.
— Индиго, — прошептала женщина. Опустив рог, она вглядывалась в него с таким же напряженным вниманием, с каким он глядел на нее. Джой отступила в сторону, она казалась себе невидимой, отторгнутой. Нога ее поскользнулась на чем-то, во что она предпочла не вглядываться, и Джой рассерженно вытерла ее о мостовую, казавшуюся ей такой же далекой, как Шейра. Индиго говорил что-то, Джой не слышала — что, но голос его звучал на удивление нежно. Женщина засмеялась в ответ и отчетливо произнесла:
— Да нет, все хорошо. Все хорошо.
Кто-то врезался Джой в спину, едва не сбив ее с ног. Коренастый, лысеющий негр с пегой бородкой протолкнул между нею и быстро отступившим в сторону Индиго тележку с табличкой «Бесплатные лекарства».
— А что я тебе приволок, — сказал он женщине надтреснутым, астматическим голосом. Порывшись в заполняющем тележку неописуемом хламе, негр извлек на свет засаленный белый пакет. — Кусок пиццы и диетическая «Фреска». Налегай.
Женщина, принимая пакет, улыбнулась медленной улыбкой. Она протянула чернокожему кусок подсохшей пиццы, но он, покачав головой, просипел:
— Нет, бэби, это тебе. Давай, кормись.
Он расстелил рядом с нею газету, осторожно присел, тяжелой рукой обнял женщину за плечи и только тогда оглядел Индиго и Джой.
— Это моя женщина, — твердо сказал он. — Мы вместе.
— Да, — с удивительной нежностью отозвался Индиго. — Да, я это вижу.
Он произвел прощальный жест — легко коснулся рукою лба там, где прежде был рог. И женщина лениво подняла свой алый рог и попрощалась с ним вскипающими, как мыльные пузырьки, фанфарами Шейры. Повернувшись, Индиго пошел прочь.
Джой уже уходила, нагнув голову, словно борясь с ветром, и теперь Индиго пришлось догонять ее. Молчала, пока они не миновали съезд с автострады и не удалились от нее. И только тогда произнесла:
— Ужасно. Сидеть на куче мусора, кормиться пиццей — и это Древнейшая! Самое мерзкое, самое худшее, что я видела за всю мою жизнь!
— Как интересно, — голос Индиго был сух, но никакой насмешки в нем не слышалось. — Я вот и сам Древнейший, и на много лет старше тебя, а мне это кажется самым прекрасным, что я когда-либо видел. Тебе этого никогда не понять.
— Нет, — ответила Джой. — Никогда.
Шла она, не глядя по сторонам, и потому не знала, где именно Индиго покинул ее.
В первое же воскресенье после своего возвращения Джой, сначала на одном автобусе, потом на другом, приехала в «Серебристые сосны», навестить Абуэлиту — она делала это каждое воскресенье, с родителями или без них. Абуэлита спустилась, чтобы встретить ее, вниз, сидела на жесткой скамеечке у парадного входа, там, где обитателям «Сосен» полагалось принимать гостей. На ней было старое потертое цветное платье, которое Джой обожала с самого детства, изношенные соломенные сандалии и черный шерстяной reboso[2], который Абуэлита носила на плечах во всякую погоду. Когда они обнялись, широкий индейский нос Абуэлиты уткнулся в подбородок Джой.
Пышненькая дежурная — la bizcocha rubia, называла ее Абуэлита, — заворковала, как делала каждый раз, как они расписывались в книге ухода:
— Как замечательно, ну просто все так говорят! Вот мы и отправляемся на нашу маленькую увеселительную прогулочку, правда? Как мило!
На степенном, точном английском, на котором она все еще могла говорить, когда хотела, Абуэлита ответила:
— Нет. Это я отправляюсь на прогулку с моей внучкой Джозефиной. А вы останетесь здесь и помолитесь, чтобы до ужина никто не умер. Пойдем, Фина, — она подмигнула Джой, поворачиваясь, и само это движение напомнило девочке медленное закрывание двери.
— Я пропустила дневной сон, — продолжала она по-испански, обвив Джой рукой. — Здесь этого не одобряют. Думаю, они в это время обжимаются по углам.
За их спинами la bizcocha rubia раз за разом, все громче и громче повторяла мутноглазому старику в купальном халате:
— Мистер Герберт, вы не можете найти ее потому, что она уже две недели как в больнице. Она в больнице, мистер Герберт!
Абуэлита спокойно пояснила Джой:
— Его жена умерла. А женщина, которой полагается сообщать нам об этом, в отпуске. На следующей неделе вернется и скажет ему.
— Ненавижу это место, — сказала Джой. — Ненавижу еду, ненавижу запах — здесь пахнет больницей, только для них главное не вылечить человека, а утихомирить его. Лучше бы ты вернулась и жила с нами.
Абуэлита обняла ее за плечи.
— Ничего не получится, Фина. Я слишком стара, упряма и придирчива, чтобы жить с кем бы то ни было, правда, — может быть даже с твоим дедом, если б он смог вернуться. А жить одна я не могу, это я понимаю, из-за артрита и из-за того, что я время от времени падаю. А это место для меня — как любое другое, не лучше и не хуже. Давай, пройдемся немного, да?
«Серебристые сосны» стояли на невысоком холме, с которого открывался вид на две автострады и кладбище. Абуэлита находила это забавным; впрочем, присущее ей чувство юмора вечно озадачивало всю, если не считать Джой, ее родню. Держась под руки и переговариваясь по-испански, они шли вдоль плавательного бассейна к полю для гольфа, центру всей общественной жизни дома для престарелых. Прямо за полем располагался небольшой ухоженный парк, место прогулок обитателей Дома, место, в котором еженедельно выступали здешние дарования и иногда проводились занятия по тай-ши[3]. Весь этот парк Джой с Абуэлитой, медленно шагая, обходили за одиннадцать минут. Впрочем, обычно они укладывались в три.
Только под конец второго круга Джой заставила себя нерешительно спросить:
— Абуэлита, ты когда-нибудь верила в существование других миров? Не планет, я не об этом. Просто других — других, совсем близких к нам, мест, которых мы не видим.
Старуха взглянула на нее со снисходительным удивлением.
— Ну разумеется, Фина. То место, где Рикардо, твой дедушка, где он ожидает меня, откуда следит за нами, конечно, я верю в него. Как же иначе?
