— Ты не понимаешь, — покачала Лиса головой. — Мой самый основной кошмар — что ты влюбишься в какого-нибудь прохиндея из людей и сгоришь за считанные годы. А эльфов здесь, сама знаешь, — развела она руками. — Подумай, а? Ну, не на-райе он, да и слава Жнецу, тебе оно надо? Зато дэ Стэн. Ну, жестковат, да, зато с ним тебе и об этикете думать не придётся, чхал он на этикет, и по-эльфийски он через пень-колоду понимает. Так Рука — как иначе-то? А родители его… Я их не знаю. Да и Жнец с ними, с родителями — он их не слушал никогда, и теперь не станет, даже если они против будут. Вам с ними не жить — какая печаль? Хочешь — живите здесь, места много. Подумай, а? Подумаешь? Сама же говоришь — нравится. Сейчас-то под серпы никто не тащит, всё равно ведь в Универ тебя решили запихивать. Пожалуй, единственный плюс от того, что ты в на-райе не числишься. Видишь, как получается — вы мне оба дороги. Ты мне дочь, а он мне друг, я за вас обоих переживаю. Если ты ему откажешь, он, конечно, не умрёт, будет издали светиться — но и счастлив не будет никогда, ты же знаешь. Женится по расчёту когда-нибудь. Если женится, — они сидели, обнявшись и тихонько покачиваясь, будто убаюкивали друг друга — двадцативосьмилетняя мать и столетняя дочь. Тихо плавился и тёк за окном летний день, ветер шевелил занавеску, играл с маками в вазе на столике под окном.
— Ладно, давай всё это уберём, да беги уже — не натворила бы Ника там чего-нибудь. Что-то подозрительно тихо у нас, — наконец зашевелилась Лиса.
— Там Зора пришла, мам, они кроликам траву рвали, — вспорхнула Птичка и стала подбирать документы. — А думать я не буду, — выпрямилась она с пачкой листов в руках. Лиса помрачнела. — Раз я эльф, я соглашусь, мам, — улыбнулась Птичка. — Он смешной. И Нике он понравился.
— Слава Жнецу! — воздела руки Лиса. — Неужто уговорила! — Птичка засмеялась:
— А я слышала, как они тебя зовут: Лиса! Ты хитрая потому что, да? Но он правда хороший, я… — со двора донёсся деревянный треск и дружный рёв на два голоса. Птичка охнула, бросила документы на кровать и вылетела за дверь, Лиса подскочила к окну. Под яблоней сидели Ника и Зора, рядом валялась отломившаяся ветка. Выскочила Птичка, наскоро осмотрела девочек и стала их распекать.
— Ну, бли-ин! — Лиса уселась опять на табуретку, уткнулась в кулак подбородком. До-олго сидела, тупо глядя на разбросанные по кровати свидетельства, ни о чём не думала и ничего не хотела — ни-че-го. Хотела ничего не хотеть и ни о чём не думать. Чесслово, провести с Громом тренировку часа на полтора легче, чем вот так беседовать. Ох, девочки, девочки! Все дела сердечные — просто караул! И зачем Творец так придумал? Лопухнулся, чесслово! Размножались бы почкованием — и никаких проблем! Эх! Она нашарила в кармане передника личку Грома, сломала. Гром, голый по пояс, полировал двуручник тряпочкой.
— А? — сразу насторожился он.
— Скажи жа… Лягушонку, пусть сватов засылает, — мрачно сообщила Лиса.
— О! — заулыбался Гром.
— Вот тебе и "О!". А ещё передай: теперь не только жопу, а и башмаки мне лизать будет! Ракообразно, блин!
— О? — удивился Гром.
— Да эта балда вбила себе в голову, что она полукровка! Жизнь она, видите ли, ему портить не хочет! Весь язык стёрла, пока уболтала!
— О-о! — восхитился Гром.
— Вот именно. В общем, передай, хорошо? А я сейчас наверно отрублюсь на пару часов. Чё-то мне нехорошо.
— Э-э, Лиса, ты вот что, ты погоди, — заторопился Гром. — Ты это, давай-ка я сначала зайду, прямо счаз — разговор есть такой… А потом уж ты и того, спать ляжешь.
— Что такое? — нахмурилась Лиса.
— Да вот, видишь, какая штука… — Гром отложил двуручник и шагнул в комнату.
Дворец, Малый покой.
День клонился к вечеру. В воздухе плыли ароматы вечерних цветов, тихо лепетали листья гигантской раскидистой кроны. На искривлённом в виде скамейки стволе отдельно стоящего дерева удобно расположился эльф. Одна нога вытянута вдоль скамейки, на колене другой, согнутой, пристроена книга, локоть опирается на выступ ствола. Эльф читал книгу, курил трубку и поблёскивал свежевыбритым черепом.
Неподалёку, так, чтобы свет солнца не бил в глаза, был установлен мольберт. Эльфийка в заляпанной красками хламиде и убранными под косынку волосами писала красками.
— Сердце моё! — нарушила она молчание. — Может быть, ты всё же отрастил бы себе волосы? Тебя так трудно рисовать! Эти блики от твоей макушки — они так портят композицию…
— Счастье моё! — отозвался эльф. — Ну не обижайся, ну не хочу я! Ну я ж тебе уже объяснял! Почти тысячу лет мыл, сушил, расчёсывал, мыл, сушил — ну сколько можно-то? У меня последние десять лет такое ощущение было, что я себе этим гребнем гоблинским последние мозги выскребаю. Ты даже не представляешь, насколько хорошо я без них себя чувствую! Пусть теперь Дэрри отдувается, Венец Жнеца без волос не наденешь. А у меня теперь по протоколу капюшон — и кому какое дело, что у меня там на голове?
— А если вдруг понадобится куда-нибудь пойти? Без капюшона?
— Ну и куда, например? — вопрос остался, как всегда, без ответа. Оба знали, что идти, в сущности, некуда. Для посещения оперы или театра существовала парадная мантия с капюшоном, а в гости — к кому? В леса, родителей Риана навестить — так им дела нет до наличия или отсутствия шевелюры, а к на-райе в гости они не ходили никогда. Рэлиа не любила эти сборища, дай ей волю, она бы и дворцовые приёмы отменила — но это было не в её власти. Хоть ты десять раз на-фэйери, а четыре раза в год изволь организовать праздник. И часов пять кряду тебе будут кланяться и фальшиво улыбаться. Фу! Разговор завял. Сонно шептались листья под лёгким ветерком, чирикала пичужка на ветке.
На крыльце возник мажордом, стукнул жезлом об пол:
— Риан Квали на-райе Стэн… — взгляд Рэлиа сделался, как у побитой собаки, виноватый и испуганный, отец озабоченно нахмурился. — … на-фэйери Лив, Ру…
Маленькая крошечка власти, невинная, вернее — безнаказанная, шалость: гаркнуть Призыв и посмотреть, как сын на-фэйери дёрнется, словно марионетка, сверкнут на миг краски, и опять он станет серым, и даже не попытается шугануть, настолько ему всё безразлично. Но в этот раз не прокатило. Перед носом мажордома материализовался вдруг увесистый кулак, сверкнули зелёные глаза. "Только попробуй" — многообещающе шепнули ему в ухо.
— К-как угодно на-фэйери… — поперхнулся мажордом, сделал чёткий поворот и пошел к двери. Спина выражала почтительность, но физиономия скривилась в шкодливой ухмылке с высунутым языком. Закрыв за собой дверь, он нервно, но довольно захихикал.
— Мам, пап, привет! Когда вы его выгоните наконец? Наглый, блин, как простуда!
