– Ты прелестна!
Она смеется. Это глубокий грудной смех уверенной, в себе женщины. Она поворачивается, подставляя мне то, что так прельщает меня, и спрашивает:
– Ведь именно это кажется тебе таким прелестным?
Я мотаю головой, начинаю бормотать что-то о том, что и кроме… но мое тело выдает меня.
– Бедняжка,- говорит она, обхватив меня хвостом и притянув к себе, – ты говоришь одно, а вот он,- она трогает меня между задними лапами,- совсем другое!
Потом мы снова засыпаем. Через час Элизабет расталкивает меня.
– Я проголодалась, – говорит она. – Полетели на охоту.
– Днем? Разве это не опасно?
Она смеется и тянет меня к выходу из пещеры.
– Ты забыл, что мы в Стране Дыр. У нас тут нет дорог, да и тропок почти нет. Тот, кто здесь путешествует, просто преодолевает холмы и впадины, озера и реки, пещеры и ямы; лезет по камням, таким острым, что они ранят ступни; шагает по земле, которая вдруг уплывает под ногами; продирается сквозь травы, такие густые, что без серпа не пройдешь. Разве что случайный охотник забредет сюда или какой-нибудь подвыпивший фермер… Большинство ямайцев избегают этих мест. Они не рискуют заходить так далеко.
Вслед за Элизабет я покидаю пещеру и храбро кидаюсь в последние клочья утреннего тумана, плыву сквозь них бок о бок со своей избранницей. Влажный туман смягчает палящий зной солнечных лучей, льющихся на меня сверху. И я радостно кружу в воздухе, взмываю вверх, ныряю вниз и смеюсь от удовольствия. Элизабет кричит, мне издалека:
– Там ты добычи не найдешь!
– Я никогда не летал днем! Никогда не чувствовал себя таким свободным!
– Тише! – она быстро снижается, что-то высматривает внизу.
Чуть впереди блестит на солнце почти идеально круглое озерцо. Она говорит:
– Оставайся здесь.
Потом делает несколько мощных взмахов крыльями и уносится к маленькой полянке на берегу озера. Я кружу над озером, а Элизабет слету врезается в кусты, которыми порос берег. Слышится визг дикого кабана, которого она задирает когтями. Кусты трещат от их возни. Через несколько минут все стихает.
– Сюда, Питер, – зовет она. – Тут нам обоим хватит.
Почему-то у меня возникает ассоциация с мамашей из телерекламы, которая созывает семью к завтраку. Я улыбаюсь этой нелепой мысли, спускаюсь и помогаю Элизабет вытащить борова на поляну.
– Конечно, это не так вкусно, как человеческое мясо, – говорит она, предлагая мне кусочек на пробу. – Но за ним нам пришлось бы слишком далеко лететь, туда, где поля и фермы… А это лучше делать ночью.
Мы едим молча. Элизабет приберегает для меня лучшие куски, ластится ко мне. Насытившись, она бежит к озеру, прыгает в воду и ныряет. Я следую за ней. Когда я всплываю, ее не видно. Тогда я опять ныряю. Но и под водой ее нет. Снова поднимаюсь на поверхность.
– Питер! – зовет ее голос с берега.
Удивленный тем, что мое имя произносят вслух,
я поворачиваюсь на голос и застываю. С противоположного песчаного берега озера мне машет рукой молодая обнаженная женщина. Она ниже, чем я ожидал, ее кофейного оттенка кожа еще влажная, и капли воды на ней сверкают в лучах солнца. Я плыву к ней, под водой меняя обличье.
– Я подумала, что тебе было бы интересно увидеть меня и такой,- говорит Элизабет, когда я подхожу к ней. Она пристально смотрит на меня, ее изумрудные глаза изучают меня с головы до пят. Потом говорит низким, хрипловатым голосом:
– Я-то очень хотела увидеть тебя человеком.
Меня удивляет ее выговор. Она выглядит как цветная женщина с Ямайки, так что можно было бы ожидать акцента островитянки, его легкой неправильности и музыкальности. Однако она говорит очень правильно и немного суховато, как англичане, принадлежащие к привилегированному классу. Капли воды падают с ее темных кудрей. Она улыбается, видя, что я с интересом рассматриваю ее, поворачивается передо мной, демонстрируя каждый изгиб своего молодого стройного тела.
– Тебе нравится? – спрашивает она, прикрывая ладошками свои маленькие, крепкие оливковые груди с коричневыми сосками, твердыми не то от озерной прохладной воды, не то от возбуждения. -Я могу сделать их побольше, если хочешь.
Я отрицательно качаю головой, отнимаю ее руки от груди, целую ее полные, мягкие губы, притягиваю к себе теплое влажное тело. Я радуюсь нашей разнице в росте: ее макушка – как раз под моим подбородком. Прижимаюсь к ней все крепче и шепчу в ее маленькое, чудесной формы ушко:
– Тебе нравится?
Элизабет кивает, обнимает меня за шею и опускается на песок, увлекая меня вслед за собой. Сейчас мне не надо полагаться на инстинкт. Я знаю, что и как нужно делать, и сосредоточиваюсь на том, чтобы быть нежным, – поглаживания, легкие прикосновения. Я руковожу ею, пытаюсь незаметно научить этому искусству. Потом, лежа на песке и положив голову на мою правую руку, она говорит:
– Вот, значит, как они это делают…
Я усмехаюсь, потом бросаю взгляд на небо, где летают две черные вороны, и говорю:
– Как ты думаешь, у нас когда-нибудь будет время просто поговорить, узнать хоть что-нибудь друг о друге?
Она пробегает тонкими пальцами по моей груди и тихо отвечает:
– Сейчас, например, у нас есть время.
– Тогда, для начала, сколько тебе лет? – спрашиваю я.
Элизабет слегка отодвигается и надувает губки:
– Ты бы должен знать это… Это мой второй цикл, и ты у меня первый, единственный…
– Прости меня, Элизабет, – я приподнимаюсь и нежно дотрагиваюсь до ее оттопыренной нижней губки. – Мои родители посылали меня в школу с человеческими детьми. Я даже закончил университет Майами. Но, похоже, они забыли научить меня некоторым очень важным вещам.
– Я никогда не ходила в школу. Папа говорит, что глупо тратить время на такую ерунду. Мама научила меня всему, что мне нужно: как охотиться и кормить семью, какие травы выращивать и как их использовать, как готовить вино из Слезы Дракона, и даже немного читать и писать.
Помолчав, она говорит, глядя в сторону:
– Через три месяца мне будет восемнадцать. Мама говорит, что я повзрослела раньше, чем другие.
Я киваю:
– Мой отец говорил мне, что, скорее всего, ты очень молода…
– Это плохо? – хмурится Элизабет. – Ведь теперь мы всегда будем вместе.
– Конечно! – я привлекаю ее к себе, обнимаю, целую в щеки, в нос, в лоб. – Я просто беспокоюсь, захочешь ли ты жить с таким стариком, как я?
Она отстраняется и озабоченно спрашивает:
– А сколько тебе лет?
– Пятьдесят семь.
Она звонко хохочет:
– Это не так уж много. Моему отцу было сто десять лет, когда он наконец нашел мою маму. Мой брат Дерек на десять лет старше тебя, а он еще не
