– Я – охотник, – повторил отец Аккаля, обводя остальных взглядом – не скажет ли кто против. – И я повторю то, что сказал мой сын: этот мальчишка всех нас… Убил, вот что! – вдруг разом потеряв внушительный тон, он растерянно развел руками.
– Проклятый! Сам проклятый, и семья его вся проклятая! На ножи его, хант-маны, на ножи! – не узнать визг старой Секак было невозможно.
В толпе послышалась возня, звук удара, короткое «эк!». Люди подались в стороны. В образовавшийся просвет Пукы увидел валяющуюся в снегу Секак с расквашенным носом и нависшую над ней разъяренную мать. На мать смотрели хмуро. Считали – не дело той, что родила предателя, руки распускать. Но стукнула-то она старую Секак, которую каждому в пауле хоть раз, да хотелось по самые уши в снег вколотить. Потому молчали.
– А вот окажется, что Секак дело говорит, – вдруг бухнул отец Аккаля. На него воззрились изумленно. Он сперва смутился, а потом, набравшись храбрости, рявкнул: – Да! Есть нам нечего! Поголодаем, поголодаем и, как в стародавние времена, – виновного-то и съедим! – он искривил губы в подобие улыбки – вроде бы намекая, что это у него шутка такая, как черная Ночь. А может, и не шутка. Во всяком случае, Орунг все воспринял совершенно серьезно:
– Давай лучше тебя съедим!
– Не пререкайся со старшими, мальчишка! – обиженным фальцетом выкрикнул отец Аккаля. – Я жрицу на амбар не наводил – меня-то за что?
– За сало!
Все семейство Аккаля, на которых сала и впрямь было побольше, чем на остальных, невольно попятилось.
– Да уймитесь вы, – как колотушкой в бубен, гаркнул шаман. – Слушаю вас и думаю: может, я по старости поселок перепутал? Вроде у хант-манов шаманом был, а сейчас к мэнквам-людоедам попал!
– Ты – старый. И ты шаман. Ты смерти не боишься. А у нас дети, – мрачно буркнул отец Тан, поглаживая плачущую дочь по косам. На руках его молодой жены сидели два младенца – их собственный, родившийся этим Днем, и нивхский приемыш. Еще один малыш цеплялся за край парки.
– Они все умрут! – хлюпая разбитым носом, завопила старая Секак. – А этого убийцу даже не накажут? – Она злорадно скосила и без того раскосый глаз на мать Пукы.
Краснолицый ор вдруг наклонился, вглядываясь в безучастно лежащего на снегу Пукы.
– Надо же… – помутневшими словно от страшной боли глазами всматриваясь в лицо мальчишки, пробормотал он. – Такой маленький – а уже столько народу, почитай, уничтожил. Больше, чем эрыг. Больше, чем шаман какой черный.
Пукы дернулся.
– Порки забоялся? – Толстыми здоровенными ручищами ор ухватил Пукы за плечи и рывком вздернул над головой. Связанный мальчишка беспомощно повис, болтая ногами в воздухе. – Будет тебе порка!
Пукы почувствовал, что летит, – и со всего маху рухнул лицом в утоптанный снег. Ор навалился сверху, рыча, как разъяренный медведь. Выхваченный из-за пояса нож вспорол парку у Пукы на спине. Мальчишка отчаянно рванулся, пытаясь выкрутиться.
– Я не из-за порки! – срывая голос, из последних сил заорал он. – Слышите, Орунг, мама, я не… – его крик перешел в хрип – колено ора вдавило голову в снег. А потом дикая раздирающая боль разломила спину надвое.
– Будет тебе порка! – ревел староста. – За каждого, кого из-за тебя голод сожрет, получишь! – Новый удар, казалось, пробил тело насквозь. – По счету! – И снова боль разорвала Пукы.
Кто-то налетел на ора, вцепился, пытаясь оттащить от мальчишки.
– Ты что делаешь, живодер! – кричала мать, молотя кулаками по плечам и груди старосты. – Он слабый! Он не выдержит! Ты убьешь его!
– А он нас что? Он – нас? – брызгая ей в лицо слюной, выкрикнул ор. – На-а! – Сплетенная из оленьих жил веревка полоснула мать по рукам.
– Мама! – Длинным рысьим прыжком Орунг метнулся из толпы и повис на плечах ора, лупя его по голове. Мужик завертелся, пытаясь стряхнуть цепкого мальчишку. Орунг впился ему зубами в ухо. Ор закричал, рухнул на спину, стараясь придавить Орунга. В последнюю секунду мальчишка откатился в сторону. Разъяренный ор тут же вскочил на ноги. Измазанная кровью веревка из оленьих жил взметнулась над Орунгом.
– Нет! – защищаясь, вскинул ладонь Орунг.
– Не надо! – отчаянно вскрикнул Пукы.
Веревка словно переломилась в полете, извернулась в воздухе, захлестнув шею ора. Глаза его полезли из орбит, лицо стало еще краснее, чем обычно. Ора опрокинуло на снег, как пойманного оленя.
Грозный рокот прокатился над толпой, меховой плащ на шамане вздыбился, захлопал, будто его трепал ураган. И тут же налетел ветер. Погнал перед собой мелкие мерзлые снежинки, злыми жалящими уколами осыпал лица людей. Со свистом закружил в толпе. Визжащую старуху Секак подняло в воздух…
– Шаман! – закричал отец Тан. Порывом ветра его бросило на колени. – Что ты делаешь?
– Не… я!.. – поднятый ветер срывал и уносил прочь слова. – Духи… Духи!
В подтверждение его слов из ниоткуда раздалось громкое зловещее карканье. Кричал ворон. Бушующий ветер резко стих. Секак шлепнулась оземь и затихла, боясь малейшим движением привлечь внимание разгневанных духов. Люди медленно подняли головы. Высоко на темном небе, усыпанном мелкими колючими звездами, парил крылатый силуэт. Взмахнул крыльями, развернулся… исчез, словно растворился.
Шаман не смотрел в небо. Его остекленевшие и неподвижные глаза вперились в пустоту, а губы шептали:
– Думал, обойдется… Не обошлось… Не… – Он бросил затравленный взгляд на прижавшихся друг к другу братьев и, словно решившись на что-то, твердым голосом отчеканил: – Духи сказали свое слово. Не хотят, чтоб хант-маны были как мэнквы-людоеды.
Толпящиеся вокруг жители поселка переглянулись. Свернувшись клубочком, тихо всхлипывала тетка Секак. Полузадушенный ор протяжно застонал и сел, тупо пялясь перед собой. С его шеи свисала веревка из оленьих жил.
– Может, твои духи нам еще скажут, где еду взять? – прерывая воцарившееся молчание, пробормотал отец Тан.
– Я знаю где! – Орунг вскочил.
– Ты что – дух? Не тебя спрашивают, мальчишка!
– Пусть говорит! – рявкнул шаман. – Вдруг это духи через него вещают?
– Я-то думал, духам положено вещать через тебя, – ехидно бросил отец Аккаля. – Ладно, пусть говорит.
– Ну убьете вы Пукы – что с того? Еда-то от этого не появится! – зачастил Орунг, торопясь, чтобы его не заставили молчать. – А даже если его съесть – так его ж на всех не хватит!
– Бульончику из него наварить! – приподнимаясь, пискнула неугомонная Секак и на всякий случай тут же прикрыла голову руками.
Пукы едва слышно застонал сквозь зубы. Жрица… бульончик… Как же она могла! Наверное, это неправильная жрица или вовсе не жрица!
