Блистиг испытывал к своему солдату иные чувства. Схватив Щербатого за воротник, он поставил его на ноги.
— Ты что скулишь, глупец? К концу дня десять тысяч солдат будут повторять твое имя. Они будут его твердить, как молитву.
Историк вздрогнул от этих слов. Он закрыл глаза. Следом пришла мысль: «Сегодня я только и делаю, что утешаю сокрушенных. Знать бы, кто вот так же обнимет меня и произнесет слова ободрения».
Когда Дюкр открыл глаза, он увидел перед собой Пормкваля. Рот Железного кулака беззвучно шевелился, словно умоляя о прощении. На худощавом, мокром от пота лице Пормкваля был написан ужас. Он боялся взглянуть историку в глаза.
На холме армия Корболо Дэма пришла в смятение. До них только сейчас дошел смысл произошедшего. Послышались отдельные выкрики, но они быстро стихли. Холм окутала зловещая тишина.
Вороны улетели. Окровавленные перекладины креста были пусты. Небо затягивалось облаками.
Дюкр опять взглянул на Пормкваля. Тот сжался, превратившись в тень Маллика Реля. Железный кулак тряс головой, будто отрицая реальность этого дня.
«Будь ты трижды проклят, Железный кулак! Этой бойни никто и никогда тебе не простит».
Я видел, как солнца дуга, преодолев расстояние, ударила в лоб человеку…
И сразу же стая ворон его окружила, спустившись внезапною ночью.
Рассказ Сеглоры
Волны лениво лизали пласты ила, нафаршированного мусором гавани. Над водой танцевали ночные бабочки, стараясь не опускаться слишком низко. Здесь самки угрей метали икру. В лунном свете поблескивали их черные извивающиеся тела. Никто не нарушал их вековечного занятия, но объяснялось это не каким-то особым почитанием угрей жителями Малаза. Порода, водившаяся в водах Малазанского залива, была на редкость невкусной.
И все же в одном месте идиллия угрей оказалась потревоженной. Плеснула вода. Помогая себе руками, на ил выбрался человек. Напластования были лишь видимостью берега, а человеку требовалось добраться до настоящей суши.
Калам ткнулся в ил, придавив собой угрей. Правой рукой он зажимал рану, которая все еще кровоточила. Теплая кровь сочилась между пальцев. Рубашки на ассасине не было, а его кольчугу сейчас засасывал донный ил Малазанского залива. Из одежды уцелели лишь кожаные штаны. Каким-то чудом он не оставил в воде башмаки.
Доспехи тянули на дно. Сбрасывая их, Калам был вынужден отстегнуть свой оружейный пояс. Тот выскользнул и тоже стал опускаться на темное дно. Легкие отчаянно требовали воздуха, не оставляя времени на поиски. Калам остался безоружным.
С какого-то корабля доносились странные звуки, будто обезумевшая команда пыталась разрубить судно пополам. Калам ненадолго прислушался. Мало ли что там. Ему хватало своих забот.
Угри, как могли, сопротивлялись его вторжению. Стараясь унять дыхание, Калам пополз по склизкому илу вверх. Он держал курс на каменный волнолом. Битые черепки больно впивались в тело. Добравшись до волнолома, ассасин перевернулся на спину. Над ним темнело днище причала, густо оплетенное водорослями. Калам закрыл глаза, приказав себе сосредоточиться.
Постепенно ему удалось остановить кровь. Еще через несколько минут Калам сел и начал стаскивать с себя прилипших угрей, похожих на больших пиявок. Он швырял их в темноту, туда, где слышалась возня береговых крыс. Судя по звукам, крысиное полчище приближалось. Калам наслушался достаточно страшных историй, чтобы воспринимать всерьез этих тварей — негласных хозяев гавани.
Дальше оставаться под причалом было небезопасно. Калам встал на четвереньки, оглядывая старые щербатые причальные сваи, выступавшие над водой. Береговые матросы постоянно их смолили, но в местах соприкосновения с причальными канатами смола очень быстро сдиралась, обнажая серое дерево.
«По этой жиже мне до берега не дошлепать. Нужно выбираться на причал. Это единственный способ».
Стараясь ступать осторожно, ассасин побрел под причалом, пока не оказался напротив торгового судна. Одним своим боком этот широкобрюхий корабль буквально лежал в илистом месиве. Толстым пеньковым канатом он был привязан к бронзовому кольцу причальной сваи. К счастью для Калама, канат достаточно провис, чтобы, подпрыгнув, за него уцепиться.
Пару часов назад Калам с легкостью взобрался бы по этому канату. Потеря крови и рана в боку все изменили. Едва он шевельнул туловищем, как из раны снова потекла кровь. Калам чувствовал, что слабеет. Ухватившись за бронзовое кольцо, он повис и стал ждать, когда вернутся силы.
Его подпирало время, однако ни воля, ни навыки, полученные в «Когте», не могли мгновенно восстановить ему силы. Думать о допущенных промахах не хотелось. Да и зачем? Случившегося не изменишь; тут не наделать бы новых глупостей. Калам знал: в узких улочках и переулках Малаза его уже поджидают убийцы. Скорее всего, через несколько часов он будет стоять у врат Клобука.
Но намерений становиться легкой добычей у Калама тоже не было. Он упрямо замедлял дыхание, дабы успокоить кровотечение из кинжальной раны и многочисленных мелких ранок от укусов рассерженных угрей.
«На темных крышах складов наверняка затаились противники, обладающие магическим зрением, а у меня нет даже рубашки, чтобы притушить тепло тела. Они знают, что я ранен и мне трудно управлять собой. Думаю, и Угрюмая в свои лучшие годы, будучи раненой, не сумела бы усилием воли охладить себе тело. К тому же меня этому не учили».
Калам снова закрыл глаза.
«Кровь отливает от поверхности тела. Она уходит внутрь, ближе к костям. Тело холодеет. Каждое дыхание наполнено льдом. Мое тело и руки становятся прохладными, как камни мостовой. Движение меня не разогревает. Я веду себя не так, как они ожидают от раненого».
Он открыл глаза и прижался лбом к кольцу. Лоб оставался слишком теплым.
Пора выбираться на причал.
Калам достиг вершины сваи и перебрался на причал. К счастью, там было пусто. Тихо ступая по доскам, покрытым коркой птичьего помета, ассасин сошел на берег и оказался на улице, которая называлась Причальной. Возле запертых дверей складских зданий стояли телеги. До ближайшей было полтора десятка шагов.
Побежать? Нет, это равносильно самоубийству. Тело сразу же разогреется, и он превратится в заметную мишень.
«Я — как угорь, который заполз слишком далеко и собирается ползти еще дальше».
Распластавшись на животе, Калам пополз по влажным булыжникам мостовой, почти упираясь в них лицом.
«Магия делает охотника ленивым. Он слишком доверяет своему магическому чутью и думает, что оно подскажет ему все. Он забывает про покров темноты, игру теней и мельчайшие признаки… Надеюсь, я не ошибусь в своих предположениях».
