Но Саймон уже заметил и еще кое-что: отлично утрамбованную дорожку, которая вовсе не была продолжением старой дороги, а убегала направо, огибая поле.
– Уйдем отсюда! – теперь Саймон был уверен, что дорога привела их не к границе, а в глубь страны. Но ведь и возвращаться им было нельзя: у летательного аппарата их, несомненно, дожидаются враги.
Лойз тоже все поняла:
– Дорога ведет дальше.
Она произнесла это полушепотом. Дорога впереди выглядела достаточно заброшенной, чтобы быть уверенными, что торы больше ею не пользуются.
Им больше не попадались ухоженные поля, исчезли даже каменные руины, и только то, что они время от времени натыкались на каменные плиты, пригнанные друг к другу, убеждало их, что они все еще идут по древней дороге.
Жажда мучила их все сильнее, во рту горел огонь. Саймон видел, что Лойз едва бредет. Он обнял ее за плечи, чтобы помочь. Когда они достигли конца дороги – каменного столбика, за которым начинались непроходимые топи, – они шатались от усталости уже оба. Лойз пронзительно вскрикнула, когда Саймон последним рывком остановился перед зловонной трясиной.
– Я не могу идти дальше…
Саймон с трудом поддерживал Лойз, не давая ей упасть. Она так шаталась, что ему еле удавалось удержать ее. При виде топи, в которую обрывалась дорога, ее покинули последние силы. И сам Саймон едва держался на ногах. Но он упорно продолжал стоять, поддерживая Лойз, так как боялся, что стоит им присесть, и у них не будет сил подняться на ноги. Он был в таком состоянии, что не сразу заметил, как к его ногам стали падать какие-то странные мячики, которые лопались, рассеивая вокруг себя белую пудру. Только после третьего мяча Саймон очнулся и отступил назад, увлекая за собой Лойз. Однако мячики продолжали падать совсем близко, словно замыкая их в тесный круг. Саймон привлек к себе Лойз и приготовил самострел, в нем был полный заряд трехдюймовых игл. Но ведь не будешь же стрелять в облако мучнистой пыли, которое двигалось все ближе и ближе к ним! Частицы пыли вдруг начали плясать вокруг них с такой бешеной скоростью, что вскоре перед глазами Саймона и Лойз повис плотный белый туман, за пределами которого ничего не было видно.
– Саймон, мне кажется, они идут! – Лойз схватилась за свой кинжал.
– И я так думаю!
Но защищаться у них не было возможности. Еще один глухой шлепок, и прямо у их ног лопнул очередной мяч размером побольше. А отступать было некуда – они были замкнуты в кольце белого тумана. Они упали навзничь, закрыв лица руками. Саймон ясно ощущал, что он очутился в каком-то тесном ящике, и воздух медленно выходит из его легких. Он не мог дышать… не мог дышать! Тело его корчилось от отчаянных усилий вздохнуть. Задыхаясь и хрипя, Саймон открыл глаза, пытаясь отмахнуться от белой муки, безжалостно засыпавшей его сверху. Он отчаянно бился, чтобы покончить с этой пыткой. Почувствовал, что теряет последние силы… и тут же понял, что снова может дышать и зрение тоже вернулось к нему.
Слабый тусклый свет лился с каменного потолка, а от стен помещения, где он лежал, несло могильной сыростью и холодом. Кто-то держал над его головой сосуд, из которого вились клубы дыма. Саймон с усилием поднял голову и взглянул на державшего сосуд. В сумрачном свете он сумел разглядеть, хотя и не слишком отчетливо, что это был юноша. Он сидел на табурете перед лежавшим на постели Саймоном. Невысокого роста, чересчур широкоплечий, со слишком длинными руками и слишком короткими ногами, юноша казался поразительно уродливым. Тем более странным выглядело его лицо с необыкновенно правильными чертами. Оно было красиво какой-то своеобразной и непривычной для глаза красотой. Однако чувства, отражавшиеся на нем, были не понятны Саймону.
Тор поднялся. Он был еще очень молод, совсем мальчик, как показалось Саймону. В бриджах привычного для Эсткарпа покроя, но поверх них была надета кольчуга из металлических бляшек шириной в ладонь.
Бросив еще один взгляд на Саймона, мальчик пересек комнату, двигаясь с той кошачьей грацией, которая так поражала Саймона в квадратном и неуклюжем с виду Корисе.
Мальчик что-то произнес – больше всего эти звуки напоминали голоса болотных птиц – и вышел, вернее сказать, исчез из поля зрения Саймона.
Комната плыла перед его глазами, но он все же собрал все силы и сел на постель. Рука его скользнула по шелковистому одеялу. Кроме его кровати и табурета, на котором сидел юный тор, в комнате больше ничего не было. Низкий потолок нависал над каменными стенами. По нему были рассеяны светильники, точнее, они были сгруппированы по несколько штук в разных местах. И вдруг на глазах у Саймона один источник света медленно оторвался от своей группы и пополз туда, где был всего один светильник.
Хотя стены были сырыми и холодными, в помещении не ощущался затхлый запах. Саймон с трудом поднялся на ноги. В тусклом свете перемещающихся светильников он оглядел все четыре стены: ни в одной из них не было никаких отверстий. Как же ушел молодой тор?
Он все еще ломал себе голову над этим, как вдруг позади него послышался тихий звук. Саймон так резко обернулся, что чуть не потерял равновесия. В ногах его постели стояла какая-то фигура, более хрупкая, с немного менее нарушенными пропорциями, чем у мальчика, но без сомнения – той же расы.
На ней было длинное платье, переливающееся огоньками, и эти блестки не были вышиты или приколоты – они являлись как бы частью самой ткани. Пушистое облачко, не похожее на волосы, – такое же облачко Саймон заметил и у мальчика – окружало ее (его) голову легким пухом, достигавшим до плеч. У мальчика же оно плотно прилегало к голове. Только на висках пух был перехвачен серебряными пряжками.
В руках у женщины был поднос, она поставила его на край постели и только тогда подняла глаза на Саймона.
– Ешьте! – это был приказ, а не приглашение.
Саймон сел, придвинул к себе поднос, но смотрел больше на женщину, нежели на еду. В тусклом обманчивом свете ему все же показалось, что она немолода. И дело было не в признаках возраста– они вообще отсутствовали, а в том неуловимом, что исходило от нее: зрелость, мудрость и… властность! Несомненно, эта женщина занимала высокое положение.
Саймон взял обеими руками кубок и поднес к губам: сосуд был, как ему показалось, из дерева, но шелковистая и тщательно отделанная поверхность и красивая полировка делали его произведением искусства.
В кубке была вода, в которую что-то подмешали: не эль и не вино, а какой-то настой из трав. На вкус питье слегка отдавало горечью, но после первого глотка Саймон нашел его восхитительным и освежающим. Такой же вкус имела и еда: разложенные на деревянном подносе твердые кубики, по виду напоминающие сыр, сначала чуть горьковатые, потом восхитительные и аппетитные. Пока Саймон ел, женщина стояла перед ним, не спуская с него глаз. Но вся ее поза выражала такую отчужденность, словно она исполняла свой долг, принося пищу кому-то, кого она находит для себя совершенно неприемлемым. Саймон почувствовал себя от этого неуютно.
