Ознакомительная версия.
С первых же дней своего пребывания в Окзат-Озкате она стала хорошо спать, избавившись наконец от мучительных мысленных путешествий в прошлое, которые в клочья рвали ее сон в Довза-сити. Но сейчас, ожидая ответа от Тонга, она снова стала по ночам возвращаться в свой земной дом и после этих видений долго вглядывалась в кромешную тьму, не в силах снова заснуть.
В первую ночь ей приснилось, что она вместе с родителями смотрит по неовизору выступление Далзула. Ее отец, известный невролог, давно уже отключил ненавистную голографическую приставку, и неовизор превратился в самый заурядный телевизор. «Лгать телу гораздо хуже, чем мучить его», — ворчал отец, очень похожий в эти минуты на дядю Харри. Сати выросла в деревне, где никаких особых электронных средств массовой информации не было, если не считать радио и огромного допотопного телевизора с двумя динамиками, стоявшего в зале ратуши, так что по голо-приставке совсем не скучала. Услышав слова отца, она отложила свои конспекты и повернулась к экрану, чтобы посмотреть на Посланника Экумены. Далзул стоял на балконе Санктума, а по обе стороны от него — Отцы-основатели.
Собравшаяся на площади огромная толпа людей, отражаясь в зеркальных масках Отцов, казалась маленьким ярким пятнышком. Солнечные лучи играли в удивительно светлых волосах Далзула. «Ангел», «Вестник бога», «Святой Посланник» — так его теперь называли. Мать хмурилась и ворчала, слыша подобные прозвища, но следила за выступлениями Посланника очень внимательно, напряженно вслушиваясь в его слова — не менее внимательно, чем юнисты. Впрочем, Далзула внимательно слушали все. Ему как-то удавалось вселить в души людей — верующих и неверующих, — надежду, причем с помощью одних и тех же слов.
— Я и хотела бы ему не верить, — говорила мать, — да не могу. Ведь он, похоже, собирается привести к власти мелиористов,[1] наших Отцов-основателей. И при этом явно намерен освободить нас! Невероятно!
А Сати как раз всему этому верила легко. От дяди Харри, из разговоров в школе, благодаря собственному опыту и убеждениям (видимо, врожденным) она знала, что правление Отцов, при котором она прожила почти всю свою жизнь, было полнейшим безумием. Юнизм послужил паническим ответом на страшные годы голода и эпидемий и был создан в некоем приступе глобальной вины и истерического искупления грехов, который грозил перерасти в финальную чудовищную оргию насилия. И вдруг на Землю явился Далзул, точно ангел из рая небесного, и своим волшебным ораторским искусством разом превратил разрушительный пыл верующих во всепрощение и заботу о ближнем, а стремление к массовым убийствам — в братские объятия. Теперь нужно было лишь время, чтобы с помощью крошечной гирьки удержать в равновесии бушующий мир. Обретя мудрость у своих хейнских учителей, тысячу раз переживавших подобные ситуации за свою бесконечную историю, Далзул, обладая, кроме того, изощренным умом своих белых земных предков, сумел убедить всех, что предлагаемый им путь — единственно возможный. Ему достаточно было коснуться пальцем чаши весов — и слепое поклонение фанатиков превратилось в некую универсальную любовь, тоже, впрочем, абсолютно слепую. Однако мир и разум вернулись на Землю. Теперь Терре предстояло вновь занять подобающее место среди мыслящих миров Экумены. Сати тогда было двадцать три, и она легко поверила, что это так и будет.
В День Свободы и Независимости были открыты все границы экуменических поселений, были сняты все ограничения для неверующих, уничтожены все запреты на средства связи, на книги и одежду, на путешествия куда бы то ни было, отменено обязательное поклонение богу… Все кончилось! Жители индийской общины высыпали из своих квартир и магазинов, из школ и колледжей на улицы Ванкувера, окутанные пеленой дождя.
Честно говоря, люди не знали, что им делать дальше; они слишком долго прожили в настороженном молчании и притворной скромности, смиренно слушая проповеди Отцов, которые правили ими и имели полное право шумно веселиться, а чиновники от веры тем временем грабили народ, конфискуя чужое имущество, осуществляя безжалостную цензуру, угрожая и наказывая. И в течение долгого времени только верующие имели право собираться в огромные толпы и, ликуя, дружно славословить Отцов-основателей и устраивать в их честь праздничные шествия, а неверующим оставалось лежать носом в землю и разговаривать шепотом.
Но в тот день дождь все-таки кончился, и люди вытащили на улицу свои гитары, ситары и саксофоны, зазвучала музыка, песни, начались танцы… И тут из-за низких, тяжелых туч вдруг брызнули лучи солнца, огромного, золотого, и этот немыслимый танец стал еще веселее. Танец рухнувшей веры. На площади МакКензи Сати заметила девушку, которая затеяла настоящий хоровод. У девушки были тяжелые черные блестящие волосы и кожа цвета слоновой кости; явно полукровка сино-канадского происхождения. Очень веселая, шумливая, уверенная в себе; звонкий смех ее напоминал звуки медного колокольчика. Она всех в хороводе заразила своим весельем, и Сати присоединилась к этой веренице веселых и счастливых людей, а парнишка, что аккомпанировал им на концертино, показался ей вдруг просто потрясающим музыкантом. В одной из фигур только что придуманного танца Сати и черноволосая девушка сошлись лицом к лицу и взялись за руки. Сперва засмеялась одна, затем — вторая. И весь вечер, всю ночь до рассвета они не размыкали рук…
Странно, но сразу после этих воспоминаний Сати уснула — спокойная, ничуть не встревоженная. В этой тихой комнате с высоким потолком она теперь всегда спала таким здоровым, крепким сном.
На следующий день ей удалось подняться по течению реки выше обычного, и домой она вернулась поздно, очень усталая. Она поужинала вместе с Изиэзи, немного почитала и разложила свою постель.
Но стоило ей выключить свет, как она снова очутилась в Ванкувере — через день после того праздника.
Они с Пао тогда отправились на прогулку за город, в холмистый Нью-Стэнли-парк. Там еще сохранились большие деревья; они казались прямо-таки огромными, потому что за последние десятилетия большая часть растительности в окрестностях парка погибла, как и повсюду на Земле, из-за чрезмерного загрязнения окружающей среды. Это ели, объяснила ей Пао. Ели обыкновенные и ели Дугласа. Когда-то здешние горы казались просто черными, так густо их склоны поросли елями.
— Представляешь, мохнатые и совершенно черные склоны! — Голос у Пао был чуть хрипловатый, и Сати тут же увидела перед собой огромные черные леса, тяжелые блестящие черные волосы…
— Ты здесь выросла? — спросила она. Потому что они еще не успели почти ничего друг о друге узнать, и Пао ответила:
Ознакомительная версия.
