— Чего надо? — едва не столкнулся с ним франтоватый водитель Деда, накручивающий на пальце ключи от тяжелого «американца». Машина под прицелом видеокамеры стояла возле ворот, водилу Дед явно послал куда-то с поручением, но тот решил сыграть в хозяина. Сделал вид, что не узнал Павла, хотя ребятню приметил.
— Привет, Сашок,— улыбнулся знакомцу Павел.— Я к Илье Георгиевичу. Важный разговор у меня. И не говори, что его нет дома. Если ты здесь, значит, и он здесь. Хотя ты намылился куда-то? Так езжай. У меня к тебе вопросов нет. А к Илье Георгиевичу есть,— помахал рукой Павел в нацеленную на въезд в усадьбу видеокамеру.
— Жди,— неприязненно бросил Сашок под ноги Павлу и прикрыл калитку.
Ждать пришлось недолго. Павел едва успел оглянуться на мальчишек, которые таращили на него глаза, как на сумасшедшего, что вознамерился войти в клетку с тигром, когда калитка вновь звякнула, и Сашок махнул рукой — заходи.
Цветная плитка продолжалась и внутри двора. К дверям дома вела широкая, отделанная белым камнем лестница, но угрюмый садовник, что корячился с секатором у кустов чайных роз, показал дорожку, огибающую дом слева. Павел едва успел пройти десяток шагов, как здоровенный детина в синем жилете, полирующий зеленую траву газонокосилкой, бросил агрегат и шагнул навстречу.
— Руки подними,— лениво проговорил он.
Павел хмыкнул, поднял руки. Детина ловко, словно в нем и не было ста двадцати килограммов веса, присел на корточки и последовательно ощупал ступни, затем ноги, живот, спину, бока, руки, провел жесткими пальцами по голове.
— Разувайся,— бросил коротко.
Павел скинул ботинки. Детина осмотрел каблуки, швырнул ботинки на дорожку.
— Я в аэропорту? — поинтересовался Шермер.
— Не зарывайся, парень,— прогудел детина.— Дед в беседке. Ближе чем на пять метров не подходи. Голоса не повышай. Относись с уважением. Для твоей же пользы!
— На хладокомбинате к нему в кабинет тоже так заходят? — поинтересовался Павел, зашнуровывая ботинки,— Бухгалтерии, наверное, и раздеваться еще приходится? В охотку оголяются или как?
— Команда была не бить,— вздохнул детина,— Жаль.
— Повезло,— согласился Павел.
Усадьба Губарева оказалась не бескрайней, но четверть гектара все-таки занимала. Из-за высокого забора торчали только крыши соседских домов, плодовые деревца еще не взяли рост, и участок просматривался насквозь. Парочка таких же битюгов, как и газонокосильщик, бродила между деревьями, еще один копался на верхушке огромной, похожей на вспученную клумбу альпийской горки. За нею и обнаружилась беседка — предстала собранным из дубовых брусьев и накрытым глиняной черепицей павильоном, способным вместить застолье на сотню человек. Илья Георгиевич сидел в плетеном кресле и поглаживал голову огромного белого алабая. Пес блаженно жмурился, сопел, но глазом косил на гостя.
— Садись,— привычно протянул Дед и кивнул на такое же кресло напротив.— Руку пожимать не буду — собачка этого не любит. Почему без звонка?
— Телефон потерял,— дружелюбно улыбнулся Павел.
— Да ну? — холодно усмехнулся Дед.— Стремительно роняешь авторитет. А что пешком прошелся? Зачем кипеж на полпоселка навел?
— Засветиться решил,— скорчил гримасу Павел.— Иногда нужно незаметно прошмыгнуть, а иногда с бубенцами. К тебе — лучше с бубенцами.
— Боишься? — Дед закряхтел, надул щеки, наклонился вперед, подцепил пальцами с прозрачного блюда горсть кураги,— Раньше надо было бояться. Кураги хочешь? Вот, врачи советуют. Сердце сдавать стало. Работа... нервная. Зря ты боишься. Не те времена сейчас. Сейчас в сортире не топят. В дерьме вымазать — достаточно. Проблем ноль, а результат тот же.
— Не скажи,— не согласился Павел,— Сколько уже вымазанных, и чего им? Поплевывают себе.
— А ты не нюхай больших людей,— скривил губы Дед.— К тому же дерьмо дерьму — рознь. Ты же дураком не был никогда. Должен же понимать: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Тем более телку... Думаешь, если с дерьмом дело имеешь, от запаха убережешься? Да ни в жизнь. У меня матушка на ферме работала. Скотницей. Чего только не делала, чтобы запах отбить, все без толку.
— Мне нет дела до больших людей,— перестал улыбаться Павел,— Только вот им до меня дело есть. Так что нюхай не нюхай, а запах ноздри все одно режет.
— И что же ты вынюхал, парень? — вновь подцепил курагу Дед.— Поделишься?
— А может, ты сам расскажешь, Илья Георгиевич? — наклонился вперед Павел.
На мгновение, на долю секунды окаменел Дед, но Павел заметил тут же и дрогнувшую жилку на виске, и затвердевшие уголки рта.
— А я разве что скрыл от тебя, парень? — нехорошо улыбнулся Дед.
— Детали,— бросил Павел.
— Дурак ты,— вытер пальцы о голову пса Дед.— Со всех сторон дурак. Но главное, оттого дурак, что сиял, как брюлик в перстне, а о том, на чей палец перстень надет, не задумывался никогда. Дураком легко быть. Соображать не надо — лети, куда ветер несет, даже ручками помахать можно: пусть люди думают, что своими стараниями в воздухе держишься. Только дураки долго не живут. Зря ты сюда пришел. Впрочем, давно было пора тебя наказать. Жаль, не мне пришлось...
— Это чем же я тебя прогневил? — удивился Павел.— Вроде бы не ссорились никогда... Или я даже помыслить не должен, чтобы вопросы задавать?
— И много у тебя вопросов? — прищурился Дед.— Нет, я поговорить не против, тем более что дурак не дурак, а в трусости не замечен — уже приятно.
— Ага,— кивнул Павел,— дурное дело нехитрое. Вопрос один был, а теперь еще один добавился. Насчет наказания. Точнее, насчет того, что давно наказать надо было. Слово «давно» мне непонятно. Где я тебе дорогу перебежал?
— А где бы ни стоял, там и перекресток,— хмыкнул Дед.— Не люблю я, когда мне указывают что-то. А насчет тебя указывали, даже советовали, настоятельно советовали, чтобы я тебя не касался. Или ты думаешь, что тебя твои золотые руки и наглая чернявая рожа от напасти уберегали? Думаешь, если крышу повыше прочих заполучил, так тебе и море по колено?
— Интересно,— нахмурился Павел.— Даже удивительно. Меня, выходит, открышевали, а я ни ухом, ни чернявым рылом. И вправду пеньком оказался. Я-то, дурачок, думал, что если потом зарабатываю, да еще и услуги оказываю, ремонтирую добрых людей, вроде тебя или Бабича, так вроде бы уже и не должен никому... А тут открывается, что обидел я тебя, Илья Георгиевич, тем, что прикрыт прочнее положенного. Знать бы еще, кого благодарить да куда отстежку везти...
— Дурак ты или нет, а дурачком не прикидывайся,— процедил сквозь зубы Дед,— Уж не знаю, кто за тебя вступился, но вступился так, что хоть я и не тронул тебя, но занозы такой давно не получал. А я заноз не люблю. И не прощаю. И мне плевать, кто тебя кроет, приятель какой или родич, все равно. Я твою мастерскую не трогал, но порадовался, признаюсь, когда она взлетела. Так и должно быть. Есть порядок, плох он или хорош — другой вопрос, но он есть. И если ты думаешь, что выше прочих, так имей в виду, когда ровняют — не ноги рубят: башку сносят.
