— Ты, значит, из шеренги не выделяешься? — задумался Павел.— А я вытянулся выше положенного? А может быть, все дело в Томке? Может быть, ты ее мне простить не можешь? Где она, Дед? Куда пропала? Что она сказала, когда быков твоих раскидала и за руку тебя взяла?
Остекленел Дед. Как сидел, так и замер. Только холку пса сжал так, что тот сначала зарычал, а потом задышал часто, язык меж клыков вывалил. Минуту, если не больше, молча смотрел на него Павел, но взгляда не отвел, хотя из глазниц Деда смотрели на него не два глаза, а два черных зрачка, два пистолетных дула. Тем внезапнее оказалось пробуждение. Захихикал Дед. Закатился в хохоте, даже платок из кармана потянул, чтобы слезы вытереть. Потом вдруг замолчал, качнулся вперед и проговорил негромко:
— Уезжай, Павлик. Далеко уезжай. Искать не буду, а на глаза попадешься — раздавлю. Вот только утрясется все это да жена твоя отыщется — уезжай. Не медли. Конечно, если выберешься.
— Ты думаешь, что меня твоя собачка или твои быки удержат? — прищурился Павел.
— Не думаю,— растянул губы в улыбке Дед,— Если уж твоя женушка моих сынков раскидала, едва не покалечила, то ты вообще молодцом должен оказаться. Так не я тебя удерживать стану. И без меня к тебе интерес имеется. Что ж ты так задержался, Игорь Анатольевич? Я уж замучился этому механику зубы заговаривать!
Последние слова Дед прокричал через голову Павла, тот обернулся, увидел спешащего через сад Бабича в сопровождении двух милиционеров и услышал шипение Деда в спину:
— Дурак. Лет десять назад тут бы я тебя и кончил. А теперь вот разговоры с тобой разговариваю. Ладно, скажу, хотя из ранее сказанного ничего отменять не буду. Мне твоя Томка никуда не уперлась. Сам с ней разбирайся. Ведьма она. Порчей мне пригрозила. Даже метку оставила. Вот.
Дед задрал рукав, и Павел разглядел ожог на запястье. Глубокий ожог. Уродливый шрам, в точности напоминающий хват изящной женской руки.
Когда Павел остановил машину напротив бывшего дома бабы Нюры, сердце у него защемило. На месте были раскидистые ветлы, от которых мальчишкой он отковыривал куски коры, чтобы вырезать кораблики. Стояли соседские дома, даже брошенный мост от «пятьдесят второго» не пропал — так же торчал из травы, покрытый мхом и ржавчиной. А дома бабы Нюры не было. На его месте начиналась дорога. Она рассекала половину деревни надвое, спускалась в низменную луговину и там исчезала. Вела в никуда.
Томка побродила по заброшенному проселку, выковырнула из-под листьев подорожника комья асфальтовой крошки, пожала плечами:
— Зачем?
— А черт его знает,— вздохнул Павел.— Говорили, что будут дачные участки для городских нарезать, дорога нужна, а потом оказалось, что грунтовые воды близко, болото почти.
— А то сразу видно не было,— задумалась Томка,— Поехали.
— Куда?
— Хочу посмотреть, где твоего отца нашли.
Показанное еще бабой Нюрой место Павел отыскал с
трудом. Проселок, огибающий старое кладбище, исчез, да и само кладбище переползло через ограду, начало забираться на пригорок, а новая бетонка, проложенная от деревни к совхозу, вообще очерчивала холм с другой стороны. И все-таки найти удалось. Помогла кривая сосна, некогда посаженная над чьей-то могилой и за десятилетия вдавившая ее в землю.
— Здесь,— Павел остановился на еле приметной тропке, прикинул расстояние до сосны, удивился знакомым именам на свежих могилах,— Смотри-ка, кое-кто из моих бывших недругов уже в земле.
— Надеюсь, ты себя в этом винить не будешь? — Томка поежилась, хотя осеннее солнце было теплым.
— Не буду,— Павел взял ее за руку,— тем более что и недругами они были пустячными. Детскими. Сейчас бы кого встретил — обрадовался бы. Дядька говорил, что чуть не половину моих ровесников водка сгубит,— думаю, что угадал.
— Остался бы в деревне — и тебя бы сгубила,— прошептала Томка.— Или нет?
— Не сгубила бы,— упрямо мотнул головой Павел,— Я несгубаемый и несгибаемый.
— Куда мы идем?
— Пошли — покажу, как выглядела моя мама.
Ограды на деревенском кладбище были устроены плотно, кое-где приходилось протискиваться меж проржавевших прутьев боком, продираться через заросли вьюна и крапивы. Павел уже пожалел, что не доехал на машине до церквушки — от нее должна была вести к центру кладбища расчищенная дорожка,— но тут разглядел оголовок креста. Большой, вырезанный из песчаника крест поставил еще дядя, вот только не знал, что и его портрет будет укреплен на серой плите под крестом. Или знал.
— Тут чисто! — удивленно заметила Томка.
— Подбрасываю иногда деньжат местному батюшке,— прошептал Павел.— Смотрят. Даже вон плитку положили — не ожидал, да и цветники обновили. Крест поправили, укрепили.
Ограда вокруг могил блестела серебрянкой. На покрывающем землю гравии лежала тротуарная плитка. Из цветников торчали пластмассовые незабудки. Томка вытянула руки, растопырила пальцы, закрыла глаза, прошла вдоль могил.
— Что-то чувствуешь? — спросил Павел.
— Ничего,— ответила она, вернулась, прижалась к плечу Павла.— Отец говорил, что, если люди хорошие захоронены, почувствуешь покой, если плохие — тяжесть. Но я не колдунья, я просто глупая баба.
— Почему же глупая? — не понял Павел.
— Потащила тебя сюда,— вздохнула Томка,— Разбередила душу. Мамка на тебя совсем не похожа. Но она красивая. Будь я на месте твоего отца — наверное, тоже мимо бы не прошла, а уж если она и в самом деле ему помогла, тогда что и говорить...
Павел не ответил. С круглого медальона на него смотрело незнакомое, но родное лицо конопатой и курносой девчонки с тонкими, чуть изогнутыми бровями, большими глазами и ямочками на щеках. И бабушка была точно такой же, разве только морщины разбежались по всему лицу из уголков глаз да брови сходились грустным домиком над переносицей. Да и дядька, который самому Павлу помнился крепким и строгим широкоскулым мужиком, вдруг оказался круглолицым, прячущим в уголках рта то ли ухмылку, то ли хитринку.
— Матвей Шермер,— прочитала Томка надпись под пустым овалом,— Матвей все-таки?
— Дядя так велел вырезать,— пожал плечами Павел.— Сказал, что без фамилии нельзя,— пусть будет общая фамилия, раз уж сын его Шермер. А имя... Зачем вырезать «Мот»? Еще примут за кличку.
— И здесь лежит... его пепел? — спросила Томка.
— Наверное,— задумался Павел.— Ну что теперь? Поехали домой?
— Нет.— Она упрямо замотала головой.— Хочу посмотреть квартиру, хотя бы двор. Школу. И спортзал. Помнишь, ты рассказывал? И очень хочу есть.
Они перекусили в маленьком кафе на окраине городка. Павел подошел к стойке, подмигнул молоденькой черноволосой поварихе, протянул зеленую купюру, попросил чего-нибудь вкусного. Девчонка тут же разрумянилась, закричала, выкликая кого-то на странном, одновременно и звонком и глуховатом наречии, из подсобки появился аккуратный седой армянин, помахал гостям рукой, произнес несколько коротких фраз и опять скрылся за дверью. Не прошло и десяти минут, как угощение было на столе.
