Урсула Ле Гуин - Порог (сборник)

Я почти не могу с этим бороться, но я не обязана это приветствовать; и я не желаю улыбаться тем, кто обладает такой властью, или служить им. Я вполне способна повернуться к ним спиной. Вот я и повернулась.

Я по-прежнему как бы ускользаю от самой себя. Существует некая форма. Морской туман способен принимать разные формы: рука, блестящий внимательный глаз, след ноги у кромки прилива. Я должна продолжать преследование, ибо, как говорится, охота уже сама по себе создает добычу. Где-то там, в этих туманах, есть и я.

Тело — это не ответ. Возможно, это вопрос. Удовлетворяя любовную страсть, я обрела нечто иное, но не то, что искала. Я верила тому, о чем твердили все книги, и хотя моя мать так не считала, но я верила книгам: то, другое, это основа всего, фундамент жизни. Только я ничего на этом фундаменте не построила. Возможно, это действительно прочный фундамент, да только на чужой земле, принадлежащей другим людям. А я скиталась по этому иноземному царству, словно туристка, глазеющая по сторонам, — чужая, растерянная, ошеломленная; словно пилигрим, исполненный надежды и жажды преклонения, но так и не нашедший пути к своей святыне; я не могла выйти к цели, даже читая надписи на придорожных столбах — Любовь, Брак, — и следовала широкими тропами, протоптанными миллионами прошедших по ним ног. Словно конкистадор-неудачник, я так и не сумела попасть в Эльдорадо. И не построила никакой крепости, никакого дома — так, убежище на одну ночь, шалаш из веток и листьев, какие Строят разве что дикари. И, устыдившись, я покинула ту страну, то большое старое королевство; я уплыла на пароходе без билета, уплыла далеко-далеко, в новый мир. И гам я искала для себя новую жизнь.

Тело, плоть — вот в чем весь вопрос. Что может быть ближе телу человека, чем его дитя, плоть от плоти его, зародившееся и сформировавшееся у него во чреве из самой его сущности? И я искала свою сущность в дочери еще до того, как она была зачата, так что зачала ее, воображая себе некое крошечное тельце, которое буду любить чистой и нежной любовью. Но когда она впервые шевельнулась во мне, я знала, что она не моя и мне не принадлежит. Это была совсем другая жизнь, отчетливо иная, еще более отличная от моей, чем любая другая, ибо если бы это было не так, если бы забота об этом неведомом существе не была поручена именно мне, то как бы я могла так чисто и нежно его любить?

Итак, она родилась, вышла из меня вместе с последней длинной волной невыносимой боли и теперь бегает себе на свободе. Она, конечно, возвращается ко мне, она приходит домой в четыре часа, пьет молоко с печеньем, мы с ней можем поиграть у ручья, и она никогда еще не покидала меня больше, чем на одну ночь, и не уезжала дальше, чем на экскурсию со школой, но она убегает от меня, когда захочет. И я чувствую, как постепенно натягивается та тонкая струна из эфемерной стали, которую она потянет за собой сквозь годы и которая постепенно станет такой прозрачной и легкой, что, когда она совсем уйдет от меня, я едва смогу догадаться, что эта струна все еще существует; порой я не буду думать о ней неделями, и вдруг резкий рывок заставит меня вскрикнуть от боли, возникшей где-то внутри меня, в самой глубине моего чрева и моей души; резкий рывок и — медленное натяжение, выкручивание невидимой струны, связывающей наши сердца. Я уже предчувствую это. Я предчувствовала это, когда она еще только делала свои первые шаги — не ко мне, а ОТ меня. Она увидела игрушку, которую ей захотелось взять, встала и сделала свои первые четыре шага именно к ней. И с победоносным видом на нее упала. Она всегда шла туда, куда хотела. Но не могу же я все время бегать за ней. Да и не должна я ее преследовать, охотиться на нее, как на дичь. Даже если она — плоть от плоти моей, та, за которой я вечно тащусь следом. Даже если она — это моя душа, которая делает свои первые шаги и шлепается вниз лицом, побежденная, с пустыми руками, не получив вожделенной игрушки, и громко плачет, требуя утешения.

Ах, эти образы! Они толпятся вокруг меня, собираются в стаю, спешат на помощь, торопятся меня утешить!

Они берут меня на руки и поднимают на головокружительную высоту! И шепчут, точно те голоса, которые слышишь в любимой груди, если поплотнее прижаться к ней ухом: не плачь, детка моя, все хорошо, не плачь.

Так что же, мои образы обладают плотью? Или же они — это и есть моя душа? Что это за слова, которым я доверила свою надежду на бытие? Спасут ли они меня?

Удержат ли в этой жизни лучше, чем я могу удержать и спасти свое дитя? Станут ли они руководить мною в моих поисках или же собьют меня с пути, направят не в ту сторону — манящие руки, сияющие глаза, смех в тумане, цепочка следов, ведущих к кромке воды и уходящих в воду, но не возвращающихся обратно?..

Я должна думать, что они истинны. Я должна верить им и следовать за ними. Разве есть у меня иной водитель, кроме моих дорогих образов и красивых слов, манящих вдаль? Пой с нами, пой! — призывают они, и я вторю им. Это наш мир! — говорят они и дарят мне рожденный и обкатанный морем шар из зеленого стекла, в котором отражаются деревья, звезды. Это наш мир, говорю я, но где в нем я? И слова говорят: следуй за нами, следуй за нами! И я следую за ними. Охота уже сама по себе создает добычу. Я выхожу на пляж, окутанный туманом, пришедшим с моря, и иду в темный лес. На поляне в лесу стоит темноволосая маленькая старушка. Она дает мне что-то — чашку, гнездо, корзинку, я не уверена, что именно, но я это беру. Она не может говорить со мной, ибо ее родной язык мертв. Она молчит. И я молчу. И все слова словно куда-то ушли.

Половина моей жизни прошла с тех пор, как я впервые увидела наплывающий сквозь Золотые Ворота туман. Теперь над проливом перекинут огромный красны и мост. А над заливом построили двойной мост, и получилось нечто вроде острова, полного огней, цветущих растений, сказочных башен и фонтанов, но туман по-прежнему тот же, что и когда-то. Он наползает с моря, точно гребень огромной неторопливой волны, и сияющей пеленой накрывает город в солнечные дни.

Один наплыв этой волны — и моста больше нет. Исчез и огромный город по ту сторону серого пролива. Даже — Башня Солнца у тонула в тумане. И серая вода тоже по степенно исчезает. В светящейся холодным серым светом тишине мы бредем по улице и на ходу едим из бумажного пакета горячие, свежие «френч-фрайз» — тонкие ломтики жареного картофеля.

Я привезла девочку в этот «парижский» город, чтобы купить ей платье, "настоящее платье из Сан-Франциско". Я рассказывала ей, что зеркало в раме из слоновой кости куплено "у Гампса", так что нам пришлось отправиться в магазин «Гампс». Там я купила ей красивую щетку для волос, оправленную в серебро. Она освоилась здесь буквально за несколько секунд. Искоса поглядывая по сторонам, она замечает все на свете. Мы прожили в гостинице всего один день, но ее уже не отличить от местных девочек; она — горожанка до мозга костей, ее ничем здесь не удивишь, она остается полюбоваться с ним вместе фейерверками, как мы любовались ими когда-то на Эмбаркадеро по случаю Четвертого июля. Это было через неделю после нашей свадьбы.