— Уж не себя ли ты имеешь в виду? — надменно фыркнул Кайл, украдкой разглаживая трясущиеся плечи Елены, в надежде хотя бы немного успокоить девочку.
— А почему бы и нет? Ассасины поддержали мою кандидатуру…
— И эта гадина закрепила эффект самооценки размером с Эйфелеву башню, — хмуро припечатал он, не желая признавать очевидных вещей. Неужели мир, в сегодняшнем его состоянии, окончательно утратил былые представления о справедливости, долге, достоинстве и чести? Альтаир…когда-то этот вампир был товарищем отца, единственным, кому Корвинус доверял, как себе самому. Кэролайн…девушка, которая стала для него всем. Он выбрал ее из десятка тысяч виденных молодых особ за все две сотни лет жизни, впустил в свое сердце, позволил обосноваться в душе, а в отместку получил в мельчайших подробностях выписанную измену. Он видел и ничего не мог сделать, чувствовал и продолжал стойко терпеть, крепко сжав челюсти. Внутри все закипало от ярости, с треском рушилось, ломалось и лопалось, погребая под останками любое проявление человечности. Он никогда ее не простит, как, впрочем, и себя.
— Я пойду, если ты пообещаешь мне одну вещь, — жестко произнес вампир, выплывая из обуявших сознание мыслей. — Эта девочка, что стоит за моей спиной, останется со мной. И ни одна тварь, включая мерзкую рыжую морду, не прикоснется к ней даже пальцем.
— Очень скоро ты сам станешь для нее опаснее всех нас вместе взятых, — сурово сдвинул брови Альтаир. — Но будь по-твоему, Кайлеб. В знак уважения к тебе и твоему отцу…
Он жестом приказал своим людям расступиться, дождался окончания сентиментальных присюсюкиваний, на которые сподобился юноша, лихорадочно нашептывая Елене: "Тебе не надо бояться. Все будет хорошо. Никто из них и пальцем не посмеет прикоснуться", и, неодобрительно качая головой, проследовал за двинувшейся к кованным решеткам ворот парочкой.
Мисао же в это время грызла локти от захлестнувшей душу злобы, мечтая обзавестись в скором времени убийственным взглядом. Почему все вдруг стали ссылаться на какие-то общечеловеческие ценности и отчаянно отказывались быть настоящими вампирами?
Кэролайн слабо застонала, неохотно отрываясь от томительно сладких губ вампира, и спрятала лицо у него на груди.
— Что? — недоуменно поинтересовался он.
— Я не могу больше целоваться, — глухо отозвалась девушка. — У меня уже никаких сил не осталось, только желание.
— И его одного более чем достаточно, — хитро прищурился Дамон, обеими руками крепко прижимая ее к себе. — Но так и быть, можешь немного покапризничать.
Робкий смешок приятно защекотал кожу.
— Почему ты не хочешь быть таким всегда? — задала она вполне резонный вопрос, заботливо стирая скопившееся на его лбу капельки пота краем пододеяльника, и внесла некие пояснения прежде, чем ее любопытство расценят, как попытку подорвать блаженно начавшееся утро. — То есть приятным, милым, безумно обаятельным и просто нереально красивым. Я знаю, что несу полную чушь, но просто не могу сдержаться.
— Потому что я — вампир, — спокойно пояснил парень, легко возвращая девушку в прежнее положение, а затем положил подбородок ей на макушку и мечтательно протянул, — А это само по себе исключает приятность, обаятельность и иже с ними. И я знаю, чем заканчиваются опасные игры с человечностью. Ты становишься слабым и уязвимым, когда связываешься с человеком. Вы ведь смертные и делаете нас такими же, а мне это не по душе. Я привык жить по собственным правилам и законам, предпочитаю подчиняться желаниям и инстинктам, мне нравится игнорировать чувства. Клянусь дьяволом, я сопротивлялся тебе, как только мог. Отталкивал и унижал, выказывал безразличие, просто избавлялся на некоторое время, но добился обратного эффекта. Что-то меня к тебе тянет, притом с невероятной силой, и я даже начинаю понимать почему. Представь на секунду, что ты пятисотлетний полувампир, то есть существо, истинную природу которого не понимают даже Древние. Тебя боятся, ненавидят, презирают, всячески избегают. И никто не стесняется демонстрировать эти чувства, потому что ты выродок, не такой, как все, и никогда не станешь "таким". У меня были огромные возможности, лучшие учителя в области садизма и воспитанные матерью ценности, основной упор в которых делается на жестокость. Нельзя прощать — лучше затаить обиду и отомстить, любить опасно — гораздо правильнее пользоваться. Честь, достоинство и совесть в нашей семье считались ругательствами. Знаешь, сколько мне было, когда я впервые убил человека? Шестнадцать лет. Мы сильно повздорили с мамой из-за какой-то мелочи, она хлопнула дверью и уехала, сообщив Клаусу, что ноги ее больше в этом доме не будет. Ей вообще были свойственны эксцентричные поступки. А я впал в такую агрессию, что с трудом помню произошедшее. Часа через меня нашла Элика (одна из самых интересных вампирш, ей больше двух тысяч лет) с растерзанной девочкой на руках. Я не пил ее кровь, потому что не был еще вампиром, просто… — он умолк на секунду, чувствуя, что не стоит живописать в подробностях накрепко засевшую в душе сцену. — Наверное, ты не поверишь, но никогда в жизни я больше не слышал такой радости в голосе Катрины, как в тот вечер, когда Клаус рассказал ей о моей "шалости". С тех пор я никогда не задумывался над словом "хорошо", предпочитая получать похвалу за все плохое. И сейчас можно бесконечно долго углубляться в психологию, включать внутреннего психотерапевта и обелять меня всеми способами, только это очень бессмысленное занятие. Даже сейчас, когда я все понимаю и отдаю себе отчет в каждой мелочи, во мне нет-нет, да и просыпается эта тяга к убийствам. Это давно стало частью жизни, неотъемлемой половиной меня самого. Вампиром не становятся — им рождаются. Вот ответь мне на вопрос: почему о нас до сих пор не знает добрая половина земного шара? Ведь, если верить статистике, на планете уже не осталось людей в возрасте от десяти до сорока лет, которого хотя бы единожды за этот период жизни не кусал бессмертный. И каждый из нас встречал за свой век человека, которого хотелось бы обратить. И ведь превращали же! Но нас по-прежнему приписывают к разряду сказочных существ, хотя ни о какой секретности уже и речи нет. Как же так получается?
— Ну-у, — задумчиво протянула Кэролайн, задним числом удивляясь степи, в которую забрел философский монолог парня, — Укушенных можно сразу сбрасывать со счетов, вы ведь пользуетесь внушением. А вот с превращенными действительно странно. Неужели их так много?
— Гораздо больше, чем ламий, — печально вздохнул Дамон. — И не все признают необходимость скрываться хотя бы первые несколько сотен лет. Многих тянет к семье, близким и друзьям, чтобы продемонстрировать им нынешнее превосходство, похвастаться талантами, просо вдоволь развлечься. Не спорю, в большинстве случаев за ними должны следить те, кто обзавелся этим печальным довеском к неизменным проблемам вечности, но так случается далеко не всегда. И что же происходит с таким вот "вольным" вампиром? Зачастую исход слишком печален — банальная смерть. Кто-то сгорает на солнце, не постигнув азов бессмертия, кто-то умирает от жажды, отказываясь пить человеческую кровь, которая просто необходима в первые годы жизни. А есть еще те, кто не в состоянии смириться с неискоренимой жестокостью. Мы — звери, хищники, охотники, называй как хочешь. Никаких эмоций, все на уровне инстинктов. И каждый со своими тараканами в голове. Говорят, в нас воплощены все людские пороки, вроде как в отместку за совершенное тело. И я с этим полностью согласен. Каково же жить тем, кто считает себя чудовищем? Некоторые из них идут тернистой дорожкой по пути довольствия животной кровью, но это очень болезненный процесс, требующий определенных волевых качеств. А что же остальные? С ними куда проще. Добровольное желание расстаться с жизнью еще никто не отменял, а уж проститься с вечностью и того проще. Я бы назвал это естественным отбором, где выживает сильнейший.
