— Благое небо, как же ты должен страдать!
— Это так, — с улыбкой признал старик. — Но если боль не проходит никогда, она становится терпимой. — Он сбросил с плеча сумку, порылся в ней своими обрубками и достал одну руку. Зажав ее между колен, он приставил обрубок правой руки к запястью. Отрубленная кисть приросла обратно и шевельнула пальцами.
— Ах, хорошо. — Старик достал из сумки левую руку и ее тоже приставил на место. Потом хлопнул в ладоши, вынул себе глаза и спрятал их в сумку.
— Зачем ты это сделал? — спросил Зибен.
— Такова власть волшебных чар, — приветливо ответил старик. — Им недостаточно было просто убить меня. О нет! Теперь я могу обладать либо руками, либо глазами, но никогда — и тем, и другим. Если я пробую нарушить этот запрет, то испытываю невыносимые муки. Меня восхищает сила этих чар. Не думал, что они продержатся так долго. Заклятие, наложенное на мои уши и язык, я снял. Так, значит, ты нашел мой лечебный мешочек?
Костер стал угасать, но старик взмахнул руками, и огонь разгорелся с новой силой. Зибен увидел перед собой пустые глазницы незнакомца.
— А ты не пробовал пользоваться одной рукой и одним глазом? — спросил поэт.
— Разве я похож на олуха? Разумеется, пробовал. Это возможно… но боль, которую испытываешь при этом, нельзя описать.
— Должен сказать тебе, что худшего сна я еще в жизни не видел.
— Это не сон. Ты и правда здесь. — Зибен хотел спросить где, но тут из мрака донеслось тихое, нечеловеческое рычание. Старик вскинул руку, голубая молния ударила из нее за каменный частокол, и стало тихо. — Как видишь, без рук мне здесь не выжить, но без глаз я никуда не могу уйти. Восхитительно жестокая кара. Жаль, что это не я ее придумал.
— Что это было? — спросил Зибен, заглядывая в трещину между камнями, но там царила непроглядная тьма.
— Трудно сказать, но приходило оно не с добром. Меня зовут Шаошад.
— А я Зибен. Зибен-Поэт.
— Поэт? Давно уж я не слышал ваших сладкозвучных строк. Но я боюсь, ты недолго пробудешь со мной — быть может, в другой раз… Расскажи, как ты нашел мой кисет.
— С помощью надирских букв «и».
— Да, славная была шутка. Я знал, что ни один надир не разгадает ее. Надиры шуток не понимают. Ищут Глаза Альказарра, а на буквы и не глядят!
— Весьма остроумно. Сам ты, надо понимать, не надир?
— Отчасти да. Частью чиадзе, частью сект, частью надир. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что, но ничего не могу предложить тебе взамен.
— Чего же ты хочешь?
— Возьми из кисета прядь волос и сожги ее, а костяшки брось в воду. Пергамент надо развеять в воздухе, а сам кисет зарыть в землю. Запомнишь?
— Волосы сжечь, костяшки утопить, пергамент развеять, кисет зарыть. Но для чего все это?
— Я верю, что так опять обрету власть над стихиями — злое заклятие спадет, и я снова верну себе и руки, и глаза. Кстати о глазах… — Старик достал их из сумки, вставил в глазницы и отцепил руки. Из культей сразу потекла кровь. — Ты красивый парень, и лицо у тебя честное. Мне думается, тебе можно доверять.
— Ты тот, кто похитил Глаза Альказарра?
— Да. Это была большая ошибка. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?
— Но зачем ты сделал это?
— Мне было видение — ложное, как представляется теперь. Я думал, что могу привести Собирателя к моему народу на пять веков ранее. Гордыня всегда была моей пагубой. Я думал с помощью Глаз воскресить Ошикая из мертвых. Возродить его тело и вернуть душу. И душа его явилась ко мне.
— Что же произошло потом?
— Ты не поверишь. Мне самому до сих пор трудно поверить в это.
— Я догадываюсь. Он не захотел жить без Шуль-сен.
— Верно. Ты умный малый. А можешь ты угадать, что было дальше?
— Ты стал искать ее тело — потому-то тебя и схватили так близко от места, где ее погребли. Одно мне непонятно: почему ты не воспользовался камнями?
— Я воспользовался — и как раз из-за них был схвачен и убит.
— Расскажи, — прошептал Зибен, весь обратившись в слух…
Он застонал и открыл глаза. Над ним склонился Носта-хан. Зибен выругался. Друсс схватил его за руку и поднял на ноги.
— Клянусь небом, поэт, ну и напугал же ты нас. Ну, как ты?
— Превосходно! Еще миг — и он рассказал бы мне, где спрятал камни.
— Ты говорил с Шаошадом? — спросил Носта-хан.
— Да. Он сказал мне, почему взял их.
— Каков он из себя?
— Старичок с чудной бороденкой, умеющий отцеплять себе руки и вынимать глаза.
— Ага! — весело вскричал шаман. — Значит, чары еще держатся! Он страдает?
— Да, но переносит это довольно стойко. Можешь ты отправить меня обратно к нему?
— Только если вырежу сердце у тебя из груди и прочту над ним семь заклинаний.
— Видимо, это следует понимать как «нет». — Снаружи донесся крик новорожденного, и Зибен улыбнулся: — Надеюсь, вы извините меня. Я порядком утомился и нуждаюсь в отдыхе. — Он нагнулся и подобрал волосы, костяшки, кисет и обрывки пергамента.
— Зачем тебе это нужно? — спросил Носта-хан.
— На память. Буду показывать внукам и хвастаться, что побывал в загробном мире.
Зусаи боялась — и это был не простой страх, как, например, страх смерти. Смерть — это только дверь, ведущая куда-то, она же боялась полного небытия. Первые ее сны о Шуль-сен были всего лишь снами, видениями, хотя и жуткими. Теперь же чужие голоса шептали у нее в голове, а память становилась зыбкой и размытой. Воспоминания же о другой жизни, жизни жены мятежного вождя Ошикая, делались все ярче. Ей помнилось, как они ехали через длинные холмы, как любили друг друга на траве в тени Джианг-шин, Матери Гор, помнилось белое шелковое платье, надетое ею в день их свадьбы в Белом Дворце Пехаина.
— Перестаньте! — крикнула Зусаи, но воспоминания продолжали захлестывать ее. — Это не моя жизнь. Я родилась… — Но она не могла вспомнить где. — Мои родители умерли, и меня воспитал дед… — На миг она забыла его имя, но тут же с торжеством выкрикнула: — Чорин-Цу! — В комнату вошел Талисман, и она бросилась к нему с мольбой: — Помоги мне!
— Что с тобой, любимая?
— Она хочет убить меня, — прорыдала Зусаи. — А я не могу с ней бороться.
