Сначала — восхищение. Представьте себе — синее море, зеленые холмы, чуть поодаль — золотые дюны. И все это объединяет белоснежная жемчужина, спокойно и непринужденно лежащая между ними.
У моего предка определенно был хороший вкус.
— Две тысячи лет — и ни одного завоевания…
Я киваю Тому.
Да, когда сюда пришел мой предок, Алетар Раденор, здесь ничего не было. А он стоял, может, там же, где и я, смотрел на море и холмы — и видел этот город. Достроили его уже при внуке Алетара.
Широкие улицы, каменные дома, принадлежащие знатным семьям, парки, кварталы простого народа — камень и только камень.
Простой, белый, без украшений, его добывают не так далеко отсюда. План города был единым, строительство — тоже… Да, за последнее время он прирос пригородами и деревнями, но испортить это великолепие и начать расстраиваться вширь не рисковал даже дядюшка. Даже ему было понятно — измени хоть малую часть, и очарование умрет.
Именно в этот миг я понимаю, почему мама хотела защитить Раденор. Просто потому, что это в крови. Эта красота никогда не склонялась перед захватчиками, не знала жадного огня и марающего ее дыма, не была в руках врага… Разве можно отдавать ее без боя?
Никак нельзя.
Мишель не могла быть правительницей, хоть и стала бы великой. Рудольф правителем не был, хоть и стал королем. А кем стану я?
Не знаю. Но и эту красоту уже никому не отдам. Может ведь и у полудемонов быть что-то чистое в душе? А лучше — в собственности…
Издалека Алетар казался прекрасным. Вблизи же…
Тоскливые лица людей. Разъевшиеся слуги и холопы. Грязные дети. Шмыгающие в кучах мусора крысы…
Анри брезгливо морщится:
— При твоем деде никто не смел свинячить. Мусор вывозили каждый день, для этого даже приказ организовали. Но потом служба была доверена кузену Абигейль.
— Дальше можешь не рассказывать. Ее еще не ликвидировали?
— Пока нет, но это ненадолго.
— Посмотрим…
Я был, естественно, в человеческом облике. Добрый такой, симпатичный… Сам себе нравлюсь.
Разве не красавец? Волосы светлые, глаза голубые, копия матери. Единственное отличие — у нее язык был не раздвоенный, а я, когда теряю над собой контроль, почему-то начинаю обратное превращение с него. И голос сразу делается неприятным таким, шипящим… А не наплевать?
Целоваться я тут ни с кем не собираюсь, в рот к себе заглядывать тоже никому не позволю, остальное — неважно. Вот когти… Они почему-то трансформировались вторыми.
Перчатки тут не помогут, остается воспитывать себя каждую минуту. Нельзя мне вспыхивать огнем, нельзя.
Какой самоконтроль у полудемонов?
Честно говоря, не очень. Но я же еще и некромант. А некроманты, у которых чувства врасхлест, долго не живут. Для нас душевное спокойствие превыше всего. Вот я и был спокоен.
Могильно спокоен.
А кто меня побеспокоит — будет упокоен. И точка.
Я терпеливый, но злой. Все стерплю, но запомню и обязательно отомщу. По высшей мерке.
У ворот города стояла длиннющая очередь. Двигалась она медленно, так что мы не стали стоять, а тронули коней и двинулись вдоль нее.
Люди…
Усталые, с запавшими щеками, в грязных и не очень штанах и рубахах, с такой безнадежностью в глазах…
— Они не живут, они выживают.
Я скашиваю глаза на Анри, но мой воспитатель только улыбается, потрепав меня по волосам, заплетенным в косу.
— Алекс, у тебя все на лице написано. А мыслей я пока не читаю. Хотя с вами начнешь…
Я показываю Анри язык.
— Не ради себя. Но ради них… люди не заслуживают, чтобы их опускали до уровня скотины…
Я киваю. Наверное…
Хотя какое мне дело до посторонних людей?
Да никакого. Перемри тут вся очередь — мне будет безразлично. Меня волнуют мои близкие — и только. А эти… А кто они мне?
Просто люди, которые загнаны жизнью… разве это правильно? Торринцы не такие, нет. С тех пор как мы поселились в замке, из графства ушла давящая тоска. Они знали, что за них есть кому заступиться, они готовы были работать и бороться за лучшую жизнь для себя и детей. А эти…
Серая хмарь.
Безнадежность.
Стражники у ворот, наоборот, выглядят достаточно сытенькими и хамоватыми. Они ощупывают корзины и обыскивают телеги, они лезут повсюду, тискают симпатичных девушек и перебрасываются наглыми шуточками. Я стискиваю зубы.
Стерплю.
Принцу полагается въезжать с герольдами, знаменами, стягами и пышной свитой. К сожалению, денег на это дядюшка мне не выслал, а потому пришлось ехать как есть. На самом обычном коне — боевого мне решили подбирать в столице, в простой одежде, да и Анри с Томом не блистают драгоценностями. К чему — в дороге?
Нас могли распознать по оружию — Анри сам заказывал бешено дорогую сталь из Теварра, но беда в том, что теваррцы специализировались на боевом оружии. Удобное, функциональное, абсолютно не красивое. Ни единого драгоценного камня на рукояти, простая акулья шкура. Очень удобно, но серый цвет не выглядит роскошным.
Зато рукоять не скользит в руке, пусть даже придется рубиться по колено в крови.
Мы медленно подъезжаем к воротам. Стражники при нашем появлении умолкают. Да, мы нищета по их меркам, мы провинциалы и ничтожества, но — дворяне. А если дворянин пожелает казнить зажравшееся быдло — у него даже проблем не будет. Это не при моем дедушке, когда такие дела разбирались и дворянин мог и головы лишиться, не-ет. Добрый Рудольф сразу сказал, что аристократы для того и поставлены, чтоб быдлом править. И правили они теперь как хотели и сколько хотели. Налоги драли несусветные, к земле прикрепляли, право первой ночи восстанавливали… Народ пока терпел.
То ли и правда — быдло?
— Мы из Торрина, — надменно бросает Анри. — Сколько?
— Так, шесть человек, шесть конёв… итого шесть серебрушек, — быстро ответствует стражник.
Анри вскидывает бровь, но не спорит. Вытягивает руку — и шесть алек медленно падают в протянутый мешок. Еще одна взлетает — и приземляется в ладонь стражника.
— Выпей за наше здоровье с друзьями после дежурства!
Судя по замаслившимся глазам стражника, на лету подхватившего подачку, — еще как! И выпьет, и напьется.
Мы трогаем коней и едем вверх по улице. За нашими спинами продолжали потрошить безответных крестьян.
— Почему? — непонимающе смотрю я на Анри. — Их же много? Сейчас навалились бы, смяли этих гнид — и все, никто ничего не разберет. Даже маги, толпа ведь… а они терпят! Когда их грабят, когда щупают их жен и дочерей — почему?!
— Это страх, Алекс.
— У них же ничего нет.
— Это для тебя — нет. А они и за эти крохи боятся.
