Брановы люди выпили?
Или подвалы опустели задолго до их появления?
Признаться, в них, как нигде кроме, Райдо острее ощущал инаковость этого дома. Подвалы были не каменными, но… переплетение корней, толстых, одетых в чешуйчатый доспех, сросшихся друг с другом в причудливое полотно. И это полотно оставалось живым. Оно вытягивалось, выплетало стены и сводчатые потолки, создавало колонны, на которых прорастали целые колонии гнилушек.
Эти колонны не выглядели надежными.
Да и пахли они…
— За ней вряд ли обнаружится что‑то ценное, — сказал Талбот, осмотрев дверь.
— Почему это? — Нат был с подобной оценкой категорически не согласен.
— Да очевидно, что в последний раз ее открывали лет сто тому…
— Для того, чтобы войти куда‑то, не обязательно открывать дверь.
Талбот приподнял бровь, ожидая продолжения, но Нат до объяснений не снизошел. Он встал перед находкой, скрестив руки на груди, всем видом своим демонстрируя, что не сойдет с места, пока не заглянет на ту сторону.
Дверь и вправду выглядела старой. Ее затянуло не то паутиной, не то плесенью, белесые тягучие нити, которые прошили темный дуб, и потускневший металл замка.
И сама мысль о том, чтобы прикоснуться к этому дереву, или хотя бы к ручке — петле, вызывала приступ омерзения.
— Может… не пойдем? — робко предложил Райдо, подыскивая вескую причину, которая позволила бы сбежать.
Гарм, державший лампу, лишь хмыкнул.
Нат насупился.
Если просто уйти — обидится смертельно, и потом несколько недель поминать станет… или месяцев. Из двух зол Райдо выбрал меньшее, и взял Ийлэ за руку.
Она к поискам относилась с полным безразличием.
— Так я открою? — Талбот достал отмычки. — Или ломать будете?
— Открывай, — милостиво разрешил Нат. А Гарм снова хмыкнул, бросив небрежно:
— Больно наглый у тебя щенок. Совсем не воспитываешь.
А чего его воспитывать? Поздно уже.
Джон Талбот с дверью провозился дольше ожидаемого, и когда Нат готов был выпустить язвительное замечание, сказал:
— Замок проржавел насквозь… но ничего, откроется, правда? — и ладонью замок накрыл.
Тот и открылся.
Нет, Райдо в чудеса не верит, но получилось забавно. И язык Нату пришлось прикусить, мальчишка только нахмурился сильней обычного:
— Прошу, — Джон от двери отступил и лампу, подняв с пола, протянул. — По праву первооткрывателя.
Не удержался и все‑таки кинул в спину:
— Надеюсь, ты там и вправду найдешь что‑то интересное…
…пожалуй, пыточную и труп полувековой давности можно было считать интересной находкой, во всяком случае, не менее интересной, чем давешний браслет.
— Женщина, — озвучил Гарм очевидное.
Тело неплохо сохранилось, оно иссохло, сделалось хрупким, невесомым почти, и Райдо разглядывал его, опасаясь даже дышать — а ну как рассыплется?
И вправду женщина.
Похоже, что молодая… волосы длинные растрепаны… остатки серого форменного платья… плащ… и распотрошенный саквояж.
— Значит, не сбежала, — Гарм присел на корточки у саквояжа. — Хотя собиралась… но дружок ее решил, что не настолько ее любит, чтобы делиться.
Знакомо.
И к женщине этой неизвестной жалости Райдо не испытывает.
— А браслет она, наверное, просто забрать не успела… если вынесла раньше в тайник… а потом спешила…
Нат был разочарован.
Он и вправду надеялся обнаружить за дверью сундук с сокровищами?
— Надо стены ломать, — сказал он, пнув ни в чем неповинный стул, правда, тот пинок выдержал. Пожалуй, этот стул, из толстого дерева, к полу привинченный, выдерживал куда более мощные удары.
Нат сел в него, положил руки на подлокотники, с которых свисали ржавые цепи, и пожаловался:
— Неудобно.
— Так ведь не для удобства его ставили, — вполне резонно возразил Гарм. Он пыточную обходил и, кажется, был впечатлен арсеналом. — Для допросов… смотри, ноги фиксируются на высоте две ладони…
Остановившись у кресла, он присел.
— Видишь? — Гарм приподнял ногу Ната и закрепил железный браслет. — Очень удобно…
— Кому?
— Палачу, естественно. Можно жаровню под ступни сунуть… или еще что‑нибудь… примеришь? — Гарм отошел и вернулся с железным башмаком. — Примеришь… и расскажешь нам все…
— Прекрати! — Нат попытался отбрыкнуться.
— И щипчики есть… просто‑таки чудесные щипчики… вот эти, смотри, для ногтей…
Райдо обернулся.
Ийлэ стояла в дверях, вцепившись в косяк, глядя на Гарма и лицо ее было белым.
Проклятье!
Идиот блаженный! Надо было сразу ее уводить, когда стало понятно, что это за комната, а он… бестолочь…
— Идем, — Райдо подхватил ее на руки. — Пусть развлекаются…
— Н — нат…
— Ничего ему не сделают. И тебе ничего не сделают. Это старая комната. Древняя даже… видишь, ее спрятали, чтобы никто не нашел… давно уже спрятали… а мы почистим. Вынесем весь этот хлам и сожжем.
— Железо не горит.
— Тогда на кузницу отправим.
Он нес альву, удивляясь тому, до чего она легкая, невесомая почти. И сидит тихо.
— Пусть перекуют… скажем, в подсвечники.
— Кому сейчас нужны подсвечники?
— Никому, твоя правда… тогда на ложки? Ложки всем нужны… а в комнате погреб устроим. Будем сыры хранить…
— Почему сыры?
— Ну… винный у нас уже есть, а для сыров погреба нет. Я же сыр люблю… а ты?
— Не помню.
— Врешь, — Райдо остановился перед лестницей. — Ты знаешь, что ты очень легкая? И вроде есть стала нормально, а все равно… женщина должна быть увесистой…
— Отпусти.
— Нет.
— Тебе нельзя…
— Можно, — ступени были высокими, крутыми, и Райдо шел осторожно, боясь и упасть, и не удержать, и показать, что он все‑таки слаб. И лишь выбравшись из подвала, он отпустил свою ношу.
— Спасибо, — Ийлэ отвела взгляд. — Он начал рассказывать и… и я представила… стула не было… к креслу привязывали… просто привязывали… угли в камине… и я не хочу вспоминать.
— Не надо.
Он только и может, что обнять ее.
Слабое утешение, но уж какое есть, Ийлэ не протестует, она затихает, и стоит, дышит, мелко, часто. Ее дыхание Райдо ощущает сквозь плотную вязь свитера, и сквозь рубашку тоже. Свитер и рубашка — слабая защита, хотя от альвы он вовсе не собирается защищаться.
— А у тебя волос седой… — он говорит, потому что надо что‑то сказать.
— Да? — Ийлэ не верит, по этому простому вопросу очевидно, что не верит. — А… а ты вообще лысый…
— Это плохо?
Отрастут.
Уже отрастают, но не на шрамах, и Райдо, глядя на свое отражение в зеркале, удивляется тому, до чего он стал уродлив. И голову бреет, потому как длинные волосы не спасут ситуацию.
