Джеральд ушёл. Жанна с облегчением вздохнула и в задумчивости провела пальцем по сундуку. Отец не в первый раз заговаривал с ней о браке, но с каждым разом делал это всё настойчивее. Ей не нравились эти разговоры. Нет, она не противилась браку, как таковому, но только не с этими толстозобыми вонючими рыцарями, с которыми почему-то хотел породниться её отец. Девушка мечтала совсем о другом муже, таком, который был хорош собой, безукоризненно воспитан и, главное, готов совершить для неё безрассудный поступок.
В прочем, слова «брак» и «муж» баронесса понимала своеобразно, по-своему. Ей казалось, что после замужества, этакого семейного праздника с походом в церковь, она по-прежнему будет жить в Уорше, а муж (официально признанный отцом возлюбленный) станет каждый день приезжать к ней и гулять с ней по саду. Ему будет дозволено сопровождать её на прогулках, приглашать погостить в свой замок, держать её за руку и, быть может, даже обнимать — и всё это законно, никого не таясь. А по воскресеньям, в порядке исключения, она даже позволит ему целовать себя в щёчку. Вот в этом, по её представлению и заключался брак.
На роль своего «мужа» Жанна мысленно отвела баннерета Артура Леменора.
Размышляя о недавних словах отца, баронесса как-то сама собой погрузилась в сладкие грёзы о своём возлюбленном. Он не был похож на Бриана, капризного сладкоголосого Бриана, и был старше её, что, несомненно, делало его в ее глазах ещё привлекательнее.
Леменор не был груб, чем разительно отличался от ее соседей, красив, настойчив и смел — словом, обладал большинством качеств, которыми, по её мнению, должен был обладать истинный рыцарь.
Так приятно было снова оказаться на пьедестале, повергнув к своим ногам не пажа или оруженосца, но рыцаря, по роду службы не понаслышке знавшего, что такое опасность, и обличенного доверием графа Оснея. Нет, ее сердце просто не могло не дрогнуть от его взгляда; если не он, тогда кто? И ей казалось, будто бы сам Господь Бог толкнул их навстречу друг другу. Нет, это было знамение, так было предопределено Провидением, чтобы она спешила на свидание к Бриану — и встречала его. Конечно, он был послан ей небом, чтобы разрушить это нелепое увлечение недостойным и разжечь в сердце любовь.
Отдав должное миру грёз и прикинув, что до обеда — одного из немногих доступных ей развлечений — осталось не так уж много, девушка решила снова выйти на крыльцо. Она застала отца уже не в том благостном настроении, в котором он пребывал с утра. Возможно, причиной этому был не слишком приятный разговор с дочерью, а, может, просто какая-то мелочь нарушила привычный ток мыслей, но, так или иначе, теперь Уоршел не давал спуска крестьянам. Его раздражала их нерасторопность, их неумелые отговорки, качество зерна; руки его то и дело сжимались в кулаки, а голос гремел до самого Северна. И надо же было случиться, чтобы как раз в такую минуту запыхавшийся Робин сообщил о поимке браконьера, посмевшего «расставлять силки на куропаток Его милости».
— Где этот паршивец? Подать его сюда! — загремел голос Джеральда.
Притихшая толпа шарахнулась в разные стороны, вжалась в стены, предчувствуя беду. В воздухе запахло грозой. Наступила тишина, прерываемая лишь испуганным писком детей, судорожно цеплявшихся за материнские юбки. Матери молча давали им подзатыльники и, как могли, загораживали от господского крыльца. Послышались громкие крики: «Ведут, ведут!», и двое слуг протащили мимо шеренги крестьян связанного человека с разбитым носом и кровоточащей ссадиной на щеке. Они грубо бросили его перед крыльцом.
Представ пред грозными очами господина, браконьер не струсил, не стал кланяться, не просил прощения, не отвёл взгляда, а, немедленно встав на ноги, дерзко посмотрел в глаза Уоршелу.
Заинтересовавшись, кто бы это мог быть (не каждый день увидишь браконьера), Жанна выглянула из-за спины отца. Таинственный браконьер оказался внебрачным отпрыском одного духовного лица, некогда начинавшего свой жизненный путь местным священником. Плодом его стараний и оказался Колин, арендовавшим у барона несколько полос земли вдоль леса. И зачем ему потребовались эти куропатки? Он ведь не бедствовал, раз нанимал для работы крестьян из деревни, да и отец исправно ссужал его некоторой суммой из добровольных пожертвований прихожан во славу Божью. Встал бы на колени, повинился, получил бы свои удары плетью, уплатил бы штраф — и жил бы спокойно. Глядишь, года через два барон разрешил бы выкупить остальную землю — позволил же он Колину полноправно владеть небольшим клочком, на котором стоял его дом. Но сын священника будто специально вёл себя вопреки всем правилам благоразумия.
— Так это ты воровал моих куропаток? — сдвинув брови, спросил Уоршел, немного подавшись вперёд.
— Да, я ставил силки, но не воровал. Куропатки были на моей земле. — Колин гордо выпрямился, давая понять, что он не бессловесная скотина, а сын рыцаря, не имевший, правда, никаких прав на скромное достояние отца.
— На твоей земле, поросячья рожа? — побагровев, взорвался барон. — Разве твой похотливый отец, нацепивший рясу, чтобы удобнее было плодить таких же ублюдков, как ты, не объяснял тебе, что всё, что ты ешь, мерзавец, — моё, что вся земля, по которой ты, червяк, ползаешь, принадлежит мне, что воздух, которым ты дышишь, и вода, которую ты лакаешь — моя неотъемлемая собственность?
— Может быть, но куропатки портили мой урожай. Они были на моей земле, — упрямо возразил браконьер. — Я выкупил её, и если Ваша память так коротка…
— Вот тебе, подонок, твоя земля, вот тебе моя короткая память! — Барон со всего размаху ударил ему кулаком в челюсть. Колин покачнулся, но устоял. Следующим ударом Джеральд свалил его с ног и принялся методично избивать на глазах безмолвствующей толпы. Когда ему это наскучило, он плюнул на распростёршегося на земле человека и приказал: — Поднимите эту тварь!
Слуги с трудом подняли обмякшее тело и придали ему вертикальное положение. Покрытая синяками, вся в кровоподтеках голова Колина безвольно болталась, ноги подгибались, он с трудом держал равновесие.
— Ну, так как, куропатки по-прежнему твои? — усмехнулся Джеральд.
— Мои, — сплюнув сгусток крови, сквозь оставшиеся зубы процедил браконьер и гордо выпрямился. Он обвёл глазами толпу: многие ему сочувствовали, но, конечно, никто не заступиться. В Уорше был всего один закон, и этот закон, истина в последней инстанции — слово барона.
— Ах, так! Ну так получай своих куропаток! — Уоршел выхватил из рук одного из вооружённых слуг топор и одним ударом рассёк беднягу от уха до шеи. Окровавленный труп глухо ударился о мощёную площадку перед крыльцом.
