Компания о чем-то шумно спорила и появление Дина по началу осталось незамеченным.
Взяв по обыкновению стакан красного вина со льдом, он подошел к ним и ласково сказал:
— Берт, будь другом, сдвинь свою задницу на фут вправо.
— Дин! Привет, волчара, где это тебя носило?
— Везде, — ответил Дин, усаживаясь и закуривая сигару, — что это вы так лихорадочно обсуждаете и что здесь делает этот промыватель ожиревших обывательских мозгов?
— Окончательно одичавший тип, — поставил диагноз Ник Мастерс, страшно обидевшись на «промывателя», — он, наверное, даже не слышал про новый билль: "о защите прав несовершеннолетних."
— Каких прав? — поинтересовался Дин, отхлебнув вина, — на пых косяка, бах шнапса и трах баб? Так это право они давно и сами взяли.
Макс, подтверди пожалуйста, что права не дают, а берут.
— Подтверждаю, — ответил адвокат Венде, сосредоточенно разглядывая пену в своей кружке, — но это касается тех прав, которые субъект хочет иметь, а здесь речь идет о контр-правах, то есть правах, в известной степени обременяющих их носителя в его собственных либо в общественных интересах.
— Макс, хотя бы вне суда ты можешь говорить на нормальном человеческом языке? — спросила Эдна.
— Извини, моя прелесть. На нормальном языке это значит, что лица, не достигшие 18 лет, получат право на государственную защиту от нетрадиционных средств, методов и технологий, влияющих на сознание, ощущения и психику. Например, от технологий виртуальной сенсорики.
Билль обсуждается в палате представителей.
— То есть готовится акт о запрете виртуальной реальности для подростков? — уточнил Дин.
— Приблизительно так, — согласился Венде.
— Ник Мастерс занимается, так сказать, общественным мнением по этому поводу, — добавил Фрей, — на сколько я понимаю, готовится что-то вроде теледиспута, верно Ник?
— Завтра, в семь вечера. Это будет круглый стол. Проблема — найти хорошего представителя противоположной точки зрения, который сам не был бы тейлменом. Хочу созвониться с одним колоритным типом из «гринписа». Он считает, что тейлмены наносят наименьший вред природе — меньше других ездят, ходят и гадят.
— А кто на другой стороне? — поинтересовался Дин.
— Там проблем нет. Во-первых, олдермен из Пимбо, во-вторых, один пастор, в-третьих, Берт договорился с президентом национальной ассоциации колледжей, ну и наконец пригласили Лиз Хатт.
— Это еще кто такая?
— Ну и дремучий же ты тип, — заметил Берт, — она играет Розмари в "заливе любви".
— Наверное, я действительно дремучий тип, — согласился Дин, — что такое "залив любви" я тоже не знаю.
— Дремучий? — повторила Эдна, — да ты просто музейный экспонат!
Этот сериал идет уже полгода.
— Буду знать, — задумчиво произнес Дин, разглядывая Эдну сквозь стакан с вином, — Ник, ты говорил, что у тебя нехватка оппонентов? А может, я подойду?
— Черт! — воскликнул Ник, шлепнув ладонью по столу, — ты же профессор, верно?
— Доктор, — поправил Дин, — доктор этологии.
— Да какая разница, — отмахнулся Мастерс, — это будет классно!
Яйцеголовые — всегда в оппозиции, и зрителям это нравится.
— Как ты меня назвал, паразит?
— Это сленг такой, не обращай внимания. У тебя есть какой-нибудь здоровый университетский значок?
— Есть, кажется, эдинбургский.
— Отлично, не забудь его нацепить. Я закажу тебе билет на Тингард на 16 часов, окей?
— Валяй, заказывай, если не боишься, что я перебью там все горшки и наплюю во все кастрюли.
— Много ты понимаешь в ТВ, — сказал Мастерс, — ради этого все и устраивается. А если кто-нибудь разозлиться и обложит оппонента матом, так штраф ерундовый, а цена на рекламу подскочит на верных процентов двадцать.
В тот же вечер пришел первый месседж от Айши.
"Привет, Дин, — писала она, — слышала, что у вас опять что-то происходит. Интересно, чем там у вас кончилось и что ты об этом думаешь.
Целую. А. Нкона."
* * *
… Рамки приличий продержались первые пять минут, пока пастор не заявил о том, что новый билль положит конец попранию свободы воли. Тут Дин не выдержал:
— Хоть вы бы постыдились, святой отец. Если вы понимаете свободу воли, как необходимость делать то, что нужно нации, то смените свой крест на свастику и не позорьте религию, которой служите.
В студии повисла напряженная тишина. Лицо пастора начало стремительно краснеть. Было слышно, как очаровательная Лиз Хатт интересуется у президента ассоциации колледжей, что такое "свастика".
— Я требую, чтобы мистер Снорри немедленно извинился! — заявил олдермен.
— За что? — удивился Дин, — за то, что я называю своими именами те вещи, о которых вы тут рассуждали?
— Мужчины, ну почему вы не можете обойтись без свары даже тогда, когда речь идет о каких-то древних абстракциях, — сказала Лиз Хатт.
— Это не абстракции, — возразил Дин, — у молодых людей, якобы для их же пользы, хотят отнять право выбирать тот мир, в котором им хочется жить.
— А вам не кажется, что для такого выбора надо, по крайней мере, овладеть определенными знаниями и навыками и усвоить некоторые абсолютные ценности? — поинтересовался президент ассоциации.
— Да о чем вы спорите, — перебил олдермен, — в стране падает производство текстиля, автомобилей, строительных материалов.
Специалисты говорят о депрессии целых отраслей национальной экономики.
Рождаемость упала вдвое. Страна попросту вымирает. И это только потому, что каждый двенадцатилетний сопляк может просто залезть в какой-то дурацкий аппарат и захлопнуть за собой люк. А зачем, спрашивается, его эти двенадцать лет растили?
— Вот мы и добрались до сути дела, — холодно сказал Дин, — детей растят для того, чтобы впрячь их в работу и еще на племя. Как скот.
Скажите, досточтимый, а вы не забыли, какое сегодня тысячелетие?
— Знаю, не хуже вас. И не надо передергивать. Никого никуда не впрягают. Мы на седьмом месте по уровню жизни при тридцатичасовой рабочей неделе. А по индексу культурной насыщенности свободного времени, между прочим, на третьем. Для кого, по-вашему, все это создавалось?
— Действительно, для кого? — задумчиво сказал Дин, — вот мы и сидим на всем этом добре, как жаба на болоте, и ищем, кому же это после нас будет нужно. Уж наверное не этим подросткам, которых вы хотите насильно запихнуть во все это с головой. И выглядит это ужасно неприлично, и вы это знаете, потому и назвали этот билль: "о защите прав несовершеннолетних", а не: "о лишении сопляков права выбора".
