Блуждая по огромной квартире Ладислава, я наконец оказался в столовой и услышал доносящийся из кухни звук переставляемой посуды.
— А-а, вот ты где! — произнёс я, направляясь к двери. — Опять занимаешься готовкой.
Послышался звон разбитого стекла, вслед за чем в кухне воцарилась тишина.
Я озадаченно хмыкнул, толкнул дверь и сделал шаг вперёд…
И остановился…
Сердце моё заныло, голова пошла кругом, ноги подкосились. Чтобы не упасть, я прислонился к косяку двери. Хотя был большой соблазн рухнуть на колени и поползти вперёд, к красивой светловолосой девушке, растерянно стоявшей посреди кухни. Не думаю, что меня остановили бы осколки разбитого графина, которые валялись на полу у её ног.
— Здравствуй… — с трудом выдавил я. — Здравствуй, Радка…
— Здравствуй… Эрик… — сбивчиво проговорила она. Её большие голубые глаза смотрели на меня с тоской и нежностью, со страхом и надеждой. — Как… как ты здесь оказался?
— Ладислав пригласил… А ты… как?
— Тоже… Он тоже пригласил меня… То есть, и он меня… и меня он пригласил.
— Сводник… — выдохнул я.
Мне отчаянно хотелось заплакать — то ли от радости вновь видеть Радку, то ли от осознания того, что целых три года я потратил впустую, жил бесцельно, плыл по течению, не боролся за своё счастье, а лишь тихо скорбел по ушедшей любви. Но любовь не ушла — она была во мне и терпеливо ждала своего часа…
Три года назад мы собирались пожениться. Мои родители не возражали. Правда, вначале они были немного смущены нашим возрастом, слишком юным по меркам колдунов-долгожителей (мне было девятнадцать, Радке — едва лишь шестнадцать), но потом всё же признали наше право на взрослую жизнь. Мне даже не пришлось идти на крайнюю меру и напоминать отцу, сколько лет было тёте Дане, когда он женился на ней… Нет, я ничего не путаю: прежде, чем жениться на маме, отец был целый месяц женат на тёте Дане, которая вышла за него с единственной целью — досадить дяде Артуру.
Следующими на очереди были родные Радки во главе с самим Володарем, но тут некстати вмешался Зоран. Он застал нас «на месте преступления», так сказать, поймал с поличным; но вместо того, чтобы поговорить со мной, как мужчина с мужчиной, поспешил раззвонить на весь мир, что этот подлый Эрик из Света соблазнил его дорогую сестрёнку. Впоследствии Володарь надрал ему уши за глупость; досталось также и Радке, и Ладиславу, который обо всём знал. Пожалуй, Ладислав перестарался, убеждая своего прапрадеда, что намерения у меня самые серьёзные и я просто без ума от Радки. Старый Володарь мигом смекнул, как извлечь из этого инцидента моральную выгоду. Его, как и глав многих других Домов, раздражало возросшее могущество Пендрагонов, и он не преминул воспользоваться представившимся случаем, чтобы унизить в моём лице всю нашу семью.
Володарь Даж-Дома, публично обвинив меня во всех смертных грехах, потребовал, чтобы я немедленно женился на Радке. Причём сделал это в такой оскорбительной форме, что я не мог выполнить его требование, не поступившись гордостью, не уронив своего достоинства… И не только своего собственного — ведь я не просто какой-то там Эрик из Света, а старший сын короля, первый принц Дома, наследник престола. В силу этого, моя честь никогда не была лишь моей исключительной собственностью, она всегда была неотъемлемой частью чести всего нашего Дома. Отец и мать советовали мне «ублажить вздорного старика», так велел им родительский долг; но как король и королева, я уверен, они были горды и довольны тем, что я не послушался их совета. Скрепя сердце, собрав всю свою волю в кулак, я наотрез отказался жениться на Радке, вдобавок разорвал грамоту с текстом официальной ноты, составленной в форме ультиматума, и швырнул её под ноги послу Даж-Дома. Оплеуха, предназначавшаяся мне и всей нашей семье, бумерангом вернулась к Володарю. Когда закончился тот памятный приём, я бегом вернулся в свои покои, замкнулся в спальне и долго ревел, как сопливый первоклассник, которого отколотили большие ребята и отобрали у него деньги на мороженное.
Да, я отстоял свою честь, честь семьи, честь Дома, но сделал это ценой двух разбитых сердец — моего и Радки. С тех пор я ни разу не виделся с ней и даже не разговаривал. Мне было стыдно посмотреть ей в глаза, я чувствовал себя подлецом, законченным негодяем. Кроме того, я очень боялся, что одно её слово, один её взгляд, один её жест, и я позабуду обо всём на свете — о чести, о гордости, о достоинстве…
И вот она снова передо мной, такая же как прежде, и я смотрю на неё, не в силах отвести глаз…
— Прости меня, родная, — виновато произнёс я.
Вместо ответа, Радка взяла из посудомойки тарелку и что было силы бросила её на пол. Осколки фарфора разлетелись во все стороны.
— Я тебя ненавижу, Эрик из Света!
— Я тоже люблю тебя, — мягко сказал я.
Она всхлипнула… или мне показалось?
— У меня… Кроме тебя, у меня никого не было…
Я вздохнул:
— У меня была… только одна…
— Только одна! Всего лишь одна! Экая мелочь! — Радка взяла следующую тарелку и тоже разбила её. — А как только ты узнал, что она выходит за другого, так сразу же сговорился с Ладиславом, чтобы… чтобы…
— Ни о чём я с ним не сговаривался, — запротестовал я. А здравая часть моего рассудка ободряюще прошептала мне: «Ревнует, значит, всё ещё любит». И я решил перейти в наступление: — А ты? Ты тоже выходишь замуж.
Радка широко распахнула глаза и в недоумении уставилась на меня:
— Что за чушь?!
— Ладислав так сказал, — объяснил я.
— Это… — Вдруг в её взгляде мелькнул вызов. — Ну, допустим. А тебе-то что?
— Не нужно допущений, милая, — сказал я, делая первый неуверенный шаг вперёд. — Я люблю тебя и не уступлю никому — ни в допущениях, ни в действительности.
— А я ненавижу тебя! — упрямо заявила она и вновь запустила руку в посудомойку — за очередной тарелкой.
Под предлогом спасения кухни Ладислава от полного разгрома, я заключил Радку в объятия. Мы были почти одного роста, она — лишь немного ниже меня, и её быстрое дыхание обжигало мне подбородок. Я легонько поцеловал кончик её носа.
— Проклятый!.. — томно прошептала она.
— Я тоже люблю тебя, — продолжал настаивать я.
Наши губы встретились, соприкоснулись, затем на мгновение отпрянули, как будто обожглись друг о друга… Потом мы целовались наперегонки, жадно, неистово, и никак не могли остановиться, пока вконец не выдохлись.
— Что теперь делать? — спросил я скорее у себя, чем у Радки.
— Не знаю, — сказала она, положив голову мне на плечо. — Я ничего не знаю. Сейчас ты со мной, и мне хорошо.
