Эдвард Дансейни - Благословение пана

Выйдя на вокзале в Сничестере, викарий, зная, в какой стороне находится Ролтон, зашагал прямо по полям.

Вскоре показались деревья и живая изгородь, окружавшие церковь и дом священника. Вокруг расстилались луга, которым не было конца и края, и деревья, казалось, сторожили эту часть прихода от наступления вечных лугов. Немного дальше было видно несколько ферм.

Викарий миновал оборонительный строй деревьев, открыл калитку и зашагал по тропинке к дому священника; таким образом он явился к Хетли не вовремя и не с той стороны, то есть к двери, выходившей в сад, отчего не мог отыскать звонок. Однако Хетли, что-то писавший внизу, заметил его из окна и бросился через весь дом открывать дверь.

Первым делом Анрел разразился извинениями, на которые Хетли ответил добродушной улыбкой, после чего, все еще не произнеся ни слова, повел гостя в кабинет. Пройдя по коридору, они повернули направо и оказались в той самой комнате, в которой Хетли работал. Внешность Хетли обнадежила Анрела, ибо он увидел перед собой ученого с живым взглядом и с седыми висками, да и лицо у него было спокойное, разве лишь постаревшее. Что бы этот человек ни слышал в Волдинге, он крепко стоял на земле, и Анрел понял, что настала пора вызвать страхи из безграничного обиталища фантазий и проверить их на твердой почве учености. Что Хетли слышал, пока был в Волдинге? Что он думает по этому поводу? Эти вопросы полыхнули огнем в голове викария.

– Моя фамилия Анрел, – сказал он.

– Аннел? – переспросил Хетли.

– Нет. Анрел.

– Ах, да. Это вместо вас я служил в Волдинге.

– Большое спасибо.

– Простите?

– Я сказал, большое спасибо.

– Ах, пустое.

– Мне хотелось спросить вас о том, что вы слышали, когда были в Волдинге. Это бывает почти каждый вечер. Звучит негромко, но все же каждый звук слышен поразительно ясно. Я говорю о музыке, которая звучит там ясно и негромко. Вы наверняка ее слышали.

– Нет, – сказал Хетли, – я ничего не слышал.

Тихая фраза, которой закончилась моя предыдущая глава, прозвучала как сообщение о стихийном бедствии. Мы даже не представляем, какую роль в нашей жизни играет надежда. Вот и Анрел так поверил в помощь ролтонского священника, что, потеряв надежду, воспринял это как трагедию, как вселенское несчастье, требующее к себе внимание истории.

А Хетли через стол улыбался Анрелу, который сидел в кресле. Уйти немедленно было бы невежливо, к тому же у Анрела мелькнула мысль, что не все еще потеряно и, не исключено, что даже если Хетли не владеет сегодняшней информацией, он поможет ему своими знаниями. Итак, Анрел поднапрягся, желая спасти положение, и заговорил громче.

– Я помню вас еще по Кембриджу. Видел вас в колледже святого Гавриила. Хотя вы, конечно же, меня не помните.

– Да нет, что вы, помню, кажется, помню, – отозвался Хетли. – Правда, вы немного изменились, но я как будто вспоминаю ваше лицо. Вы учились…

– В колледже Всех Святых.

– Да, да. Конечно же, я вас помню. Сколько времени прошло. Да…

– Да, – проговорил Анрел. – Да. И я отлично помню, мы все отлично помним, каким вы были блестящим знатоком Греции.

– Знаете ли, меня это интересовало. Очень интересовало.

– И меня тоже интересовало, вот только у меня не было таких познаний, как у вас, а без этого далеко не уйдешь. Меня особенно интересовала одна вещь. Наверно, вы можете мне кое-что рассказать о ней, если только я не отрываю вас от важной работы.

– Совсем нет.

– Боюсь, я явился не вовремя, – стоял на своем Анрел, глядя на разложенную на столе бумагу.

– Совсем нет. Чтобы работать, так же необходимо отдыхать, как иметь чернила. Если бы не вы, то через пять минут я отправился бы выкапывать подорожник. Поверьте, я предпочитаю поговорить.

– Вы очень добры. Так вот, меня интересует, насколько сильно вера в Пана влияла на жизнь греков, какие обряды они отправляли, как обставлялось появление Пана среди людей. Конечно же, нам известно о его явлении Фидиппиду. А еще это случалось? Ну, и все прочее.

– Об этих обрядах, тем более о явлении Пана после Пелопоннесской войны почти ничего не известно, а ведь я, если помните, занимался более поздним периодом.

– Более поздним? – переспросил Анрел, но так тихо, что Хетли не услышал его.

– Прошу прощения?

– Вы занимались более поздним периодом? – повторил свой вопрос Анрел.

– Да. Начиная с Пелопоннесской войны. То есть с зари цивилизации, так сказать, до наступления утра.

– Ах, так.

– Мне не приходилось ничего читать о более раннем прошлом, – сказал Хетли.

– А потом они уже не поклонялись Пану?

– Ну, некоторое время его огонь еще горел, лет сто примерно. Однако…

– Его огонь?

– Огонь на том алтаре, что был в пещере недалеко от Акрополя. А потом он погас.

– Вы думаете, что позднее Пан не оказывал влияния на греков? – спросил Анрел.

– Нет, нет, – испуганно проговорил Хетли, не желая, чтобы ему приписали утверждение, которого он не делал, ведь у него была безупречная репутация ученого. – Этого я не говорил. Влияние – совсем другое дело. О влияниях говорят: чем они сильнее, тем дольше их ощущают. Не могу сказать, как долго было его влияние, однако время от времени оно возобновлялось и в мой период, то есть в тот период, которым я занимался. Они не очень увлекались обрядами, и Пан, насколько мне помнится, не… Однако я говорю так, как будто он реально жил. Иногда так бывает, стоит погрузиться в старинный фольклор.

– Мистер Хетли, вам приходилось слышать о преподобном Артуре Дэвидсоне?

– Нет, – ответил Хетли. – Как будто нет.

– Он очень навредил Волдингу. А потом сбежал. И теперь там я. Очень он навредил. И под его влиянием, которое теперь проявляется, под его влиянием мои бедные прихожане обращаются в язычество. Нет, в церковь они еще приходят, как вы сами видели, но духовно они не лучше тех, к которым посылают миссионеров. И становятся хуже. Становятся хуже.

– Вы ведь не перестали им проповедовать? Нет, конечно. Если позволите дать вам совет…

– За этим я и приехал, – признался Анрел.

– Вы сказали об их духовных нуждах. А я всегда замечал, что духовные нужды очень близки к физическим. Помнится, меня поразили белые облака, проплывавшие над горами; ведь они в точности перенимали форму гор. Что может быть более эфемерного, чем белые облака, и более материального, чем камни? И все же. Это была случайность, но со временем я обратил внимание вот на что. Мальчики, которые не занимались физическими упражнениями, которые не играли в спортивные игры, были не только менее крепкими физически, что в общем-то дело доктора, но и духовно оставляли желать лучшего. Очень часто у них были дурные наклонности, хотя они, возможно, и пели в церковном хоре. Пришлось мне спуститься с небес на землю. Я-то думал, что мое сильное место – кафедра и с нее я лучше всего боролся со злом, а оказалось, что давно надо было идти на крикетное поле. Открытие было бы унизительным, если бы я приписал себе какое-то особое знание; но я понял и начал действовать.