И в этой буре, в этом стремительном течении посреди этого чуда единственный крик боли:
Нет! Не оставляй меня.
И затем — как грохот морской волны громче падения одной-единственной капли воды на лист в мокром от дождя лесу — громогласный шепот поглотившего ее тела реки. Ты — это мы, мы — это ты. Бессловесный, беззвучный и тем не менее оглушительный, растворяющий кости, опаляющий, уничтожающий разум… И удивительный. Невероятный.
Ты — это мы.
Мы — это ты.
И желание, словно голодный, слепой, ищущий на ощупь, тычущийся носом, просящий зверек… невыразимо острое желание быть частью всего этого… частью того, и частью этого, и частью другого… тем, чем она никогда прежде не была, о чем не имела ни малейшего представления, о существовании чего никогда не догадывалась. Частью группы, частью стада, частью народа. Одной из многих, никогда не ведающей одиночества. Теперь она никогда не будет одинокой. И сможет забыть об утрате — потере Семьи, родных, умершего детства, о боли, которую причиняло ей существование в качестве Шрамоносной, и, наконец, о горькой разлуке с Ри.
Но та маленькая капля воды все-таки упала на тот единственный влажный листок в дальнем, шелестевшем на ветру лесу, и Кейт заново ощутила ее движение, услышала негромкий звук падения и увидела переливы света внутри этой частички дождя. Капля говорила ей: ты не была одна, ты была со мной.
И Кейт поднялась из глубин… медленно, словно пробуждаясь от сладкого, восхитительного сна. Она восстала, стряхивая с души и кожи слои окутавшего ее тепла. Она оставляла позади чуждые ей объятия десяти прошедших веков, ласковые прикосновения незнакомых сестер и братьев, нежные баюкающие волны этого не знающего времени, наполненного не водой, а жизнью моря. Она оставила все это, потому что один-единственный негромкий голос звал ее — наперекор векам, наперекор приливам и отливам вечности, вопреки ее собственному желанию, — напоминая ей о ее истинной сути. Она слышала этот зов, и он разрывал ее на части, делал непохожей на всех остальных, придавал исключительность и отделял от обычных людей.
Она по-прежнему — Карнея… одинокая охотница. Защитница… или хищник. Но только не часть стада.
Тихое и убаюкивающее утешение, дарованное ей душами Соколов, полностью покинуло ее; она словно вознеслась над ними, взлетев над поверхностью этого всепоглощающего моря. Она по-прежнему могла погрузиться в эту бурю воспоминаний, мыслей, надежд и страхов, но никогда впредь не станет ее частью. Теперь она не была ни речным берегом, ни рекой, она стала мореходом, плывущим по воде, но не сливающимся со стихией.
Зрение ее прояснилось, и она поняла, что все еще стоит на коленях в тесной и темной комнате, напротив своего дяди, на твердых плитках пола. Колени ее болели, а спина ныла. Правую ступню с внутренней стороны жгло, и ей хотелось изогнуться и переменить позу, чтобы посмотреть, чем вызвана эта боль.
Дугхалл покачал головой и улыбнулся ей.
— Я должен был догадаться, — сказал он.
Она подождала пояснений, но их не последовало. Ощутив укол раздражения, она не стала сдерживать себя:
— О чем ты должен был догадаться?
— О том, что Соколы не смогут поглотить тебя. Ты способна удовлетвориться утешением, получаемым от других душ, не в большей мере, чем я могу научиться летать.
— Ри звал меня, когда я была там, — сказала она. Дугхалл покачал головой:
— Он не мог этого сделать. Ничто не может пробиться сквозь эту многоголосицу, когда она владеет тобой… — Он опустил взгляд. — Ты не такая, как я. И их песня привлекает тебя не так, как меня.
— Значит, это и есть то самое место, откуда ты вернулся? — спросила Кейт. — Когда Возрожденный умер и ты погрузился в транс, ты был там?
— Да… но тогда там было не так тепло и уютно. Напротив, все были полны отчаяния. Казалось… — он покачал головой, подыскивая нужные слова, — что это море стремится окончательно, без остатка раствориться в самом себе. В мире Соколов царил ад, и я тогда потерялся в нем.
Кейт на мгновение задумалась, а затем сказала:
— Но тебе хватило сил вырваться оттуда.
— Хватило. Большим соблазном, чем жалость к себе самому, может стать лишь та же жалость к себе, но разделенная с другими людьми. Ты поступила очень разумно, добившись моего внимания.
— Так как… стала я Соколом или нет? — задумчиво спросила Кейт.
— Стала. Ты получила печать, — ответил Дугхалл.
Он показал на серебряные иглы, лежавшие возле занды, когда они приступили к совершению обряда. Теперь они были искорежены и изогнуты до неузнаваемости.
— Соколы оставили на твоем теле серебряную отметину. Местоположение печати у каждого разное, но сами отметины одинаковы.
Вспомнив о боли в ноге, Кейт спросила:
— А теперь мне можно сесть?
— Теперь можно.
Кейт с облегчением переменила позу и, скрестив ноги, принялась рассматривать место над правой ступней. Отметина на коже была синего цвета, глубокая и четкая. В круге размером с ноготь большого пальца ноги она увидела изображение сокола. Пернатый хищник падал вниз с раскрытым клювом и распростертыми крыльями, выставив вперед когти, чтобы не упустить добычу.
Изогнув ногу, Кейт показала дяде полученную метку. Бросив на нее короткий взгляд, Дугхалл негромко ругнулся, а после внезапно расхохотался. Стянув с себя рубашку, он поднял левую руку и повернулся к ней боком. Кейт увидела небольшой синий кружок, в котором сидел на ветви, стискивая ее своими когтями, изображенный сбоку сокол.
— Вот печать, которой отмечен каждый Сокол. У тебя другая — значит, Соколы признали, что ты не такая, как все они. Так сказать, новая разновидность.
— И к какой же разновидности Соколов я теперь принадлежу?
— Этого я не знаю.
— Но зачем нужна такая отметина? — спросила Кейт. — Ведь по ней врагам легко опознать Сокола и приговорить к казни. А если учесть, что мы можем ощущать друг друга внутри этого… — Она так и не сумела подыскать подходящее слово для моря душ, в котором она побывала.
— Соколы называют это ша-оббея, Наша Душа.
— Тогда… зачем тогда нужна эта отметина, раз мы можем соприкоснуться друг с другом через ша-оббею?
— По нескольким причинам. Во-первых, большинство Соколов не умеют выделить одну единственную нужную им душу внутри ша-оббеи. Во-вторых, даже те Соколы, которые способны на это, почти всегда вынуждены прятаться внутри экрана, чтобы не подвергнуться внезапному магическому нападению. Даже когда мы встречаемся — и в этом случае особенно, — мы не смеем погрузиться в ша-оббею, ибо эта опасность неразлучна с нами. А отметина… скажи, ты чувствуешь сейчас жжение в ноге?
