Вместо украденной Рагаром фигурки я собственноручно вырезала новую из редкого снежно-белого нефрита. Довольно примитивно получилось, так ведь и я не мастер гильдии резчиков.
— Настоящая потерялась, — я залюбовалась его задумчивым лицом, освещенным снопом солнечных лучей, падавших в окно и придававших золотистый оттенок белоснежной коже горца и особое мерцающее тепло карим глазам. — А сердце у меня было, Диго.
Он почему-то сжал кулаки и резко отвернулся.
— Прости, я сказал, не подумав, — буркнул сквозь зубы.
— Ты вообще о чем думаешь? Такой рассеянный, что не узнаю тебя.
— Я сам себя не узнаю сегодня, — тихо сказал он. — Мой ход.
Подвинул пешку и опять поставил под удар.
— Тебе так понравилась Лилиана? — я сняла пешку так, что потеряла своего коня.
— Нет.
Поспешно, слишком поспешно.
— Диго, у нее просто блажь, ведь мы пять лет жили в одном доме и никого не видели из сверстников. Если она не выйдет замуж за Рамасху, то немного настойчивости с твоей стороны, и…
— Неужели она совсем тебе безразлична?
— Ну сколько можно объяснять, — вздохнула я. — Лилиана — просто мой друг, как бы она ко мне ни относилась. У нас с ней ничего не может быть.
— Ничего не может быть… Лэйрин, ты меня не убьешь, если я спрошу?
— О чем?
Я подняла голову и… растаяла в золотистом свете его глаз. Разве могла я предположить, что он станет вот таким — родным, словно мы никогда не расставались, и моя душа давно лежала в его ладонях, и было ей тепло и уютно?
— Так о чем ты хотел спросить, Диго?
Он судорожно вздохнул и вперился в доску перед собой. Потом все-таки спросил, и явно не о том, о чем намеревался:
— Это Рагар сбил тебя на выходе из долины Лета?
Я пожала плечами:
— Не уверен. Всегда жалел о том, что на затылке нет глаз. Как было бы удобно в бою!
— А выглядело так, словно они у тебя там есть, на затылке, — снова улыбнулся он. — У тебя была необычная техника, мы все заметили. Только совсем непонятная. Кто тебя учил?
— Мастер Морен.
— Он тоже не мог научить такому, вейриэны так не умеют. Такое чувство, что ты дышал иначе, двигался… Как сполох белого пламени. Это было так здорово, что мы все едва не сдохли от зависти.
— Дигеро, ты всегда был со мной честен. Ты ведь не это хотел узнать?
— Не это. Я хотел спросить, Лэйрин… Тебя огорчит, если я убью Роберта за то, что он сделал с тобой?
Нельзя же так, Дигеро. Нельзя так сильно сжимать кулак, если взял в ладонь душу. Хотелось заорать: «Уходи! Не желаю тебя видеть. Никогда!» — или что-нибудь этакое из бабьего арсенала. Но я улыбнулась. Подошла к этому глупому благородному рыцарю и, пристально глядя в глаза, медленно провела кончиками пальцев по его красиво изогнутым губам, почти не дотрагиваясь, чтобы не обжечь — такое во мне бушевало пламя:
— Что сделал? За что убивать? Вот за это?
Он замер. А я наклонилась близко-близко, заглядывая в его ошеломленные глаза:
— А целовать нелюбимую девушку, как это сделал ты, — лучше и честней?
Он вскочил, опрокидывая столик с шахматами. Сплюнул:
— Тьфу, мерзость какая!
И его унесло из библиотеки, как не было.
Как я хохотала! По шкафу сползла от смеха, хребтом пересчитав полки, — очень качественное матушкино волшебство, все по-настоящему, до заноз в спину.
Я сама сожгла все мосты вот этими жаркими, словно с них струился невидимый огонь, руками. Не хочу ни перед кем оправдываться, даже если это ты, Диго. Ты, который держал мою душу и не почуял ее.
Ты никогда не узнаешь, светлый мой Дигеро, что стал моей честью и совестью. Мне, выросшей в невероятной лжи, не всегда их хватало, и тогда ты приходил в омраченную душу и обжигал горячим золотом укоризненных глаз. Это было единственным золотом, имевшим когда-либо для меня ценность. И разве я могла представить, что и оно может стать фальшивым?
7
Но вернемся к той наивной поре, когда я была пешкой в руках великих игроков и еще только постигала смысл происходящего.
В долине Лета игроки передвинули пешку на черную клетку и перевернули песочные часы, дозволив мне только слушать шелест падающих песчинок и ждать следующего хода, пока они снимали с доски другие фигуры: моего рыцаря Дигеро, спешно покинувшего замок, преданную Лилиану и верного сэра Лоргана. Рагар настоял на немедленном отъезде двух моих последних друзей, бывших слишком человечными.
Я злилась на него за это, но лишь потом поняла его если не правоту, то замысел. Мастер игры чужими фигурами устранял всех, кем могла воспользоваться моя матушка в своем безумном стремлении обыграть рыжего короля.
Странно, но до того дня у меня не было своих желаний, кроме сиюминутных. Нацеленная стрела не способна мечтать о свободном полете. И когда эта мечта, эта моя первая страсть появилась, она стала откровением, перевернувшим игровую доску.
Именно там, в библиотеке, под истерический хохот треснула чуждая моей сущности оболочка.
Я вытерла проступившие слезы и спустилась в холл, будучи в душе уже другим человеком. Не тем, кого из меня делали шестнадцать лет, а той, кем рождена. Той, кем внезапно захотела стать вопреки всему и всем. Женщиной.
Великий Бог, стоит поверить в себя, как Ты начинаешь испытывать веру самыми изуверскими способами!
Королеву Хелину я нашла в ее покоях и сообщила ей о своем решении уехать к королю Роберту немедленно, пока еще открыты пути из Белогорья.
Мой план был прост: я заставляю передать мне этот злосчастный дар и, выполнив волю гор, стану свободной. И тогда… о, тогда я смогу любить и быть любимой. На семнадцатом году жизни в этом и заключается смысл существования для девичьего сердца.
Над планом я думала с того момента, как поняла, что в долине Лета великий мастер игры, когда выстраивал свои реплики в диалоге с принцем Севера, говорил одновременно и со мной. Рагар позволил мне узнать два ключевых момента. Один, касавшийся искусства древних айров, я тогда еще не могла осознать в полной мере, и его затмил второй: отныне я совершеннолетняя с точки зрения горных кланов, о чем умолчала Хелина.
Здесь, наверное, стоит заметить, что в Белогорье подчинение старшему в роде абсолютно. Люди равнин сочли бы это насилием над личностью, и в моем случае так и было, но они не знают главного: полнота посмертной жизни горцев зависит от их потомков, а сила магии наследников — от поддержки духов рода. Мне, лишенной дара и находившейся, по сути, вне рода, можно было об этом не беспокоиться.
Матушка, выслушав неожиданное заявление об отъезде, засмеялась:
— Почему вы решили, ваше высочество, что король передаст дар, стоит вам явиться и попросить? Неужели вы так наивны, дитя мое?
Вместо ответа я подошла к тлеющей жаровне и, взяв горсть раскаленных углей, спокойно протянула их на ладони королеве.
— А как вы объясните вот это, ваше величество?
Глаза Хелины изумленно расширились, но тут же угрожающе сузились.
— И давно это с вами, ваше высочество?
— С весны.
— Почему же вы мне ничего не сказали?
Сложно сказать, почему я умолчала о такой способности. Может, просто разговора не заходило. Я ссыпала угольки в жаровню, отряхнула руки.
— А что это меняет? — спросила. — Власти над огнем у меня все равно еще нет.
— Что меняет? Ваша новая способность — знак мне в первую очередь. Роберт еще весной хотел показать, что готов на все, чтобы вернуть вас, и сделал решающий ход! — небесно-голубые глаза Хелины потемнели от гнева до густого фиалкового цвета. — Если бы вы не молчали, он был бы уже мертв! Его дар вернулся бы в горы, и все было бы уже закончено! Мы обе были бы уже свободны, Лэйрин! Свободны!
Всхлипнув, она с трудом взяла себя в руки, прошлась по комнате, перебирая холщовые мешочки с травами, висевшие на стенах, достала с полки несколько плотно закупоренных склянок. Матушкины покои действительно напоминали классическое логово ведьмы, даже вороньи черепа, скелетики ящериц и высушенные жабьи шкурки имелись. Хелина достала ступку, высыпала из нескольких мешочков по щепоти сушеных трав и ягод, капнула зелья из разных склянок и принялась толочь.
