— Взаимно!
— Тогда тем более убирайтесь.
— Сначала вы... Вы — шпион Сильвестра... Втерлись в доверие к Анри-Гийому и доносили... Потом переметнулись к Альдо и все равно остались олларовской шавкой! Святой Алан, Штанцлер знал правду, поэтому вы...
— Дювье, забери Окделла и впредь держи при себе.
— Вам нечего ответить... Ординар!
Когда нечем крыть, отмалчиваются, удирают, натравливают солдат... Карваль, видите ли, выбирает, что докладывать, а что — нет. Ординар решает за герцога! Сейчас он откровенен, ведь Окделл и Эпинэ больше не встретятся. Может, и так, но письмо Робер получит. Через посла Гаунау или Дриксен. Две строчки. Благодарность за свободу и предупреждение о вцепившейся в стремя подлости. Если Иноходец пожелает остаться слепым, ничего не поделаешь...
— Будешь дурить — отберу поводья!
Как же противно! Унизительно и противно.
— Я сказал этому господину все, что хотел. Дальше будет говорить моя шпага.
— Вот ведь! — буркнул чесночник и обернулся. Оглянулся и Ричард, хоть и не собирался. Столб маячил далеко позади. Кавалькада, срезая угол, двигалась через луг прямиком к щетинистым темным холмам. К полной злобы неизвестности.
4
— Мне нет дела до других. Они меня не радовали, почему я должен радовать их? — заявил кому-то вернувшийся Хайнрих, но кого-то под сосной не было, а был один-единственный талигойский маршал.
— Больше всего ты должен, не имея долгов, — произнес ничего не значащий парадокс Савиньяк и приподнял очередной стакан.
Король плюхнулся на скамью и наподдал что-то достойной монумента ручищей. Лионель подставил ладонь, не давая пущенному по доскам предмету свалиться, и не выдержал — присвистнул. Маршал Талига избавил от падения его высочество Фридриха. Такого конного и знакомого...
— Я его выкупил. — Довольный Хайнрих походил на разбухшего трактирного кота. — Прощелыга Зауф стоит дорого! Вы изрядно потеряли при сделке.
Лионель усмехнулся и сделал вид, что пьет. Он не то чтобы любил сорить деньгами, но брошенное на ветер порой возвращало нечто, ушедшее из дома и из души после гибели отца. Меняя портреты на глазах у офицеров и обалдевшего трактирщика, маршал веселился как мальчишка; правда, другие этого не заметили. Теперь веселился Хайнрих.
— А что сталось с продавшим вас подданным?
— Он трактирщик. Он продал и получил прибыль, вместо того чтобы потерять. Вам был нужен портрет, и вы бы его взяли.
— Если трактирщик умен, он назовет свою харчевню «Король и Леворукий» и огородит стул, на котором сидел король, веревкой. Да, я взял бы портрет и оставил бы за него деньги в любом случае. У каждой войны свое лицо, я хочу иметь его перед глазами.
— Наша война спит. Продайте мне вашу рамку, она по праву принадлежит моему зятю.
— Пожалуй... Из тех, кто в ней побывал, Фридрих достойнейший. Да простит мне ваше величество...
— Еще чего! Сколько вы хотите?
— А как вы намерены с ней поступить?
— Я вернусь в Липпе и отправлю манатки гусака вслед за ним. Вместе с портретом, и лучше, если тот будет в рамке. С его свинячьими лебедями!..
— Ваше величество, не почтите за праздное любопытство. Вы написали кесарю об успехах племянника?
— Хорош бы я был, позволь этому засранцу порочить моих солдат и моих офицеров! Хватит того, что я отдал ему лучший корпус, а достало бы одного мориска! Армия не может встать на дыбы, иначе это не армия, а сброд. Генералы, мои генералы, подчинились и пошли к Ор-Гаролис. Они не виноваты — ноги за задницу не в ответе! В ответе голова, моя голова. Нужно было думать, прежде чем ставить Фридриха главным. Нужно вообще думать, и я посоветовал кесарю именно это. Если Готфрид доверит Фридриху командовать хотя бы брадобреями, он глуп, как корыто! Ваше здоровье!
Есть! Он угадал с письмом, он угадал со всем, кроме обвала, но такое не просчитаешь.
— Ваше величество, я не трактирщик и не могу торговать реликвиями, но неделимое лучше не делить. Северная Марагона да будет в Талиге, а Фридрих — в рамке. Она ваша, если утром вы о ней вспомните.
— Я еще не так стар, чтобы забывать... Я ушел из молодости, уйдешь и ты, тогда и оценишь все, от войны и до вина! Серые пугали нас, допугались, булькнули... А мы живы и под закат пьем! Мы с тобой враги, и что с того? Хотел бы я знать, кто решил, что раз враг, то сам страх и ужас? Оно ведь даже не с агарисцев пошло. Леворуким еще Манлия вашего объявляли. Воевать, так с самим Злом во плоти, иначе вроде как неудобно... А что с приличным соседом можно пасеку не поделить и дойдет до драки на века, с этим как? Нет, Зло им подавай! А ты тоже хорош, вырядился в красное. Жаль, Кримхильде тебя не видит... У тебя ведь мать жива?
— Да. Она в Савиньяке. — В Савиньяке ли? К кошкам! Не думать ни о чем, имеет же он право хоть ночь побыть Эмилем!
— Твоя мать — вдова... Я вдовец... Ее здоровье!
Снова горечь. Когда Рокэ уезжал в Фельп, они пили не касеру, а «Кровь». И после Октавианской резни тоже пили, верней, запивали. Тогда все только начиналось, теперь разогналось, не остановить, но сегодня передышка. Передышка, летний вечер, чужие сосны и горько-сладкая земляника, тоже чужая...
— Мать любит отца... До сих пор.
— А ты до сих пор мстишь... Я уважаю тебя, маршал. И я хочу знать, уважаешь ли ты меня? Варвара? Врага?
— Ваше величество, скажем так. Я перестал уважать не варваров...
5
Дорогу загородил двуногий ствол. Тот, о котором рассказывал, вернувшись из Надора, Дювье. Тот, что Дик, никогда не видев, помнил до последнего сучка. Расщепленный чудовищной силой дуб пытался дотянуться до рыжего лунного яйца. Ричард сам не понял, как натянул поводья. Лошадь фыркнула и попятилась, она и сама не хотела идти дальше. Из-за трещины? Из-за того, кто ждет в горах? Ждет или дождался?! Закусив губу, Дикон пытался совладать с готовым снести последнюю плотину ужасом. Не будь рядом Карваля, юноша вряд ли сдержал бы крик, но Роберов любимчик никогда не увидит испуганного Окделла!
Оторвав взгляд от изувеченного дуба, Ричард как мог медленно обернулся к предводителю чесночников. Тот, выпрямившись в седле, вглядывался в просвет меж холмами, потом велел:
— Спешиться!
Гордость велела оставаться в седле, но к драке Ричард готов не был, а подчиниться отданному лично тебе приказу еще противней, чем делать то же, что и все. Разве что... Нет, не ускачешь — дороги вперед нет, как и назад. Тропа слишком узкая, даже коня развернуть не успеешь, как эти ублюдки... Да и гнедая... Это тебе не Сона!
Ноги коснулись земли, на мгновенье показавшейся трясиной. Кобыла всхрапнула и пошла боком, норовя навалиться плечом на человека. Ей это место нравилось ничуть не больше, чем Дикону, а уж дерево... С земли оно еще больше походило на гиганта, вознамерившегося сорвать с неба низкую красноватую луну. Ржавую луну видел и Нокс, но та не была полной и висела не впереди, а за спиной. Ричард щелчком поправил крагу на перчатке и зевнул, прикрыв ладонью рот. Его трясло, но чесночники об этом не узнают.
