Этот случайный гость совсем не знал снежной пустыни и тех опасностей, которые поджидали в ней отважившихся отправиться в путь. Впрочем, возможно, это незнание и хранило его все это время от бед, когда, не излучая страха перед врагами, он не привлекал к себе их внимание.
Он знал, что ему везет. Более того, был достаточно умен, чтобы понимать: долго так не будет, и, все же, продолжал упрямо не замечать принесенные порывами ветра полные боли и отчаяния крики и стоны. Когда же они становились особенно громкими, невыносимыми, звуча не только вокруг, но и в душе, он читал слова заклинания-оберега от злых демонов и их мертвых чар. Как будто демоны были единственной опасностью!
Горожанин, до тех пор, пока сам не попал в пределы снежной пустыни, он считал, что за границей оазиса вообще ничего нет, лишь пустота, а караваны и их рассказы об ином – не более чем выдумка служителей, призванная заставить жителей оазиса поверить, что они – не единственные живые существа в мире…
И вот выдуманное оказалось правдой, то же, что было всей жизнью, отделенное бесконечностью снегов, уже само представлялось сказкой, в которую так хотелось, но, увы, было невозможно вернуться…
Костер горел все слабее и слабее. Давно следовало подлить в него хотя бы глоток огненной воды, питая голодный пламень в стремлении получить взамен побольше тепла и света. Но ее осталось совсем немного, на донышке кувшина, и страннику приходилось экономить, терпя холод, понимая, что когда не останется ничего, из тела уйдет не только жизнь, но и надежда на то, что его дерзкий поступок не напрасен, что он достигнет той светлой цели, которая вела вперед.
Что жизнь! Он был готов к смерти, тем более что здесь, среди снегов она представлялась удивительно легкой, красивой и светлой, звала за собой.
Единственное, что удерживало его от того, чтобы уснуть сладким сном в ее объятьях, было стремление сперва сделать так, чтобы эта смерть не была напрасной.
Ему хотелось, засыпая, улыбаться мысли о том, что ему, обычному ремесленнику, ничем не отличавшему от множества других простых горожан, ни наделенному ни магической силой Хранителя, ни мудростью служителя, ни даже мечом воина, удалось спасти город от беды, перед которой оказались бессильны все остальные. В его голове вились мысли, воспоминания, похожие на пчелиный рой, круживший над липами и яблонями, собирая нектар с цветов…
Минула уже целая неделя с тех пор, как он покинул город, а он помнил все так, словно это было лишь вчера. Неделя… Великие боги! Разве мог он представить себе, что уходит так надолго! Тогда, в самом начале ему казалось, что достаточно переступить границу оазиса, чтобы все свершилось. Он был убежден в этом настолько, что даже не хотел ничего брать с собой – ни пищи, ни огненной воды Суму с припасами ему силой всучили дозорные, взявшиеся проводить до самой черты.
И эта одежда… Он заерзал, пытаясь получше закутаться, устроиться так, чтобы толстый, связанный из собачьей шерсти, свитер и меховой полушубок сохраняли в себе как можно больше тепла. А ведь он чуть было не отказался и от нее. И не столько потому, что горожанину не хотелось даже на время одеваться в наряд караванщика, переставая, пусть только внешне, но все же, был тем, кем был от рождения. Конечно, он думал и об этом. Главное другое – в чужой одежде было так неудобно! Мало того, что она была тяжелой, камнем наваливаясь на плечи, и сковывая движения, так еще шерсть жалила хуже крапивы, вызывая зуд.
Но то, что в городе казалось не просто не нужным грузом, а даже помехой, здесь, в снегах, спасало жизнь. И странник уже жалел о том, что не одел под брюки вторые, как ему советовали. И не взял еще один свитер. Он бы сейчас очень пригодился. Хотя бы как плотная теплая ткань, которую можно было бы порезать на части и замотать руки или ноги. А хорошо было бы, если б хватило и на то, и на другое! Если же он взял бы побольше огненной воды…!
Он мотнул головой, прерывая фантазии, от которых становилось теплее лишь в самый первый миг, а затем холод усиливался, продирая до самых костей. Казалось, что мороз проникал не только под одежду, но даже плоть, студя сердце и душу.
Он огляделся вокруг, прищурился, стараясь разглядеть хотя бы что-нибудь за метелью. Но нет. Сколько он ни читал молитв, призывая госпожу Айю, прося Ее снизойти к мольбам простого смертного и прийти к нему, богиня не откликалась.
Он ушел столь далеко от города, как не забредал ни один житель оазиса. И лишь затем, чтобы госпожа Айя откликнулась на зов, который оставляла без внимания за гранью тепла. Так говорил Хранитель, напутствуя его в дорогу, повторяли служители, провожая до приграничья, думал он сам. Но с каждым новым шагом, новым мигом, проведенным в снегах, у него оставалось все меньше и меньше веры.
Может быть, Она не слышала его за шумом ветра или вообще не знала о существовании того, кто был для небожительницы лишь неясной серой тенью, запорошенной снегом. Может быть, Она была где-то далеко, когда пустыня бесконечна и в ней бессчетное число Ее ледяных дворцов. А, может, богини луны и вовсе не было на земле в этот миг вечности, когда тучи закрыли за собой ночное светило. И, в конце концов, какое госпоже Айе дело до живых, когда Ее забота о смертных ограничивается лишь миром их вечного сна?
Горожанин тяжело вздохнул. Он был простым гончаром, никогда ни чем особым не выделявшимся. Имел небольшую лавку, мастерскую, доставшуюся ему в наследство от не так давно умершего отца, и которая должна была со временем, если на то будет воля богов, перейти к его сыну-первенцу, не рожденному, жившему пока только в его воображении.
Впрочем, он уже приглядел себе невесту. Ее родители – одного с ним поля ягоды – были не против, так что все шло к свадьбе, а там дети сами на голову посыпятся.
"И пусть", – он глядел на это со смирением перед волей богов, которые слали каждой семье столько детей, сколько было, по Их мнению, достаточно, чтобы не угас род смертных. Гончар сам вырос в большой семье, правда, парней в ней было лишь двое: он да младший брат, принятый несколько лет назад в школу служителя.
Но для продолжения рода ведь нужны и дочери, не так ли?
Его отец, и дед, и прадед, и множество других предков до них были гончарами.
Ремесло совершенствовалось, накапливались знания и опыт, секреты, которые можно было передать наследникам. А у него были не просто способности, но талант. Он чувствовал глину, понимал ее, разговаривал с ней, словно живой, и та слушалась его, принимая самые прекрасные и изысканные формы…
Тут его взгляд упал на кисти рук. Красные, распухшие пальцы шевелились с трудом, не желая подчиняться. Временами ему казалось, что этими руками он больше не сможет ничего сделать и это пугало его. А следом приходил другой страх – мысль о том, что у него никогда не будет своей семьи, наследника, которому он смог бы передать семейное дело. Не будет потому, что он не вернется из снежной пустыни назад, и эта смерть – сейчас, когда у него нет ничего, кроме собственной жизни – пусть даже овеянной славой спасителя, положит конец роду, лишив будущего столь долгое прошлое…
