Король все еще бродил по этой прибрежной полосе в сгущающейся тьме. Он держится близко от бьющих в берег волн, на ветру, словно вместе ветер и волны могут его охладить, думал Сейнион. Он знал, что этого не произойдет. Они получили известия от высланных на поиски разведчиков. Принц Ательберт отправился в лес.
Страх ясно чувствовался в людях, которые доложили об этом; четверо измученных всадников на своих конях ждали приказа, которого они не посмели бы ослушаться, но даже представить себе не могли, как его выполнить. Приказ так и не был отдан.
Вместо этого Элдред постоял, стараясь взять себя в руки, а затем резко повернулся и ушел туда, где и сидел, отвернувшись от всех остальных, глядя в темнеющее море под первыми звездами на небосводе. Восходила голубая луна.
Сейнион пошел за ним.
Никто другой этого бы не сделал, и священник чувствовал страх, окутывающий остаток этого дня, нарастающий в нем самом. Ему казалось, что он запутался в сетях, в рыбацких сетях горя.
Он намеренно дал знать о своем приближении, поддевая ногами камни. Элдред не оглянулся, остался на месте, глядя на воду. Вдали, за пределами досягаемости взгляда, но не корабля, лежали берега Фериереса. Карломан отобрал берег у каршитов весной, после двухлетней кампании. Спорная, ненадежная береговая линия. Всегда была такой. Все ненадежно, подумал Сейнион. Он вспомнил пожар во дворе дома в Бринфелле.
— Ты знаешь, — спросил Элдред, не оборачиваясь, — что в Родиасе в дни его славы были бани, где могли мыться три сотни человек в прохладной воде, и столько же в подогреваемом бассейне, и еще столько же могли лежать и наслаждаться вином и едой?
Сейнион заморгал. У короля был такой голос, словно он вел непринужденную беседу. Словно они и сами возлежали и наслаждались покоем. Он осторожно ответил:
— Мой господин, я действительно об этом слышал. Но никогда там не был, конечно. Ты видел это сам, когда путешествовал со своим отцом-королем?
— Видел руины. Анты разрушили Родиас четыреста лет назад. Бани не уцелели. Но можно понять… что они сумели построить. Здесь тоже есть руины, сохранившиеся с тех времен, когда родиане забирались так далеко. Возможно, я когда-нибудь тебе покажу.
Сейниону показалось, что он понимает, к чему все это говорится. Люди по-разному реагируют на горе.
— Жизнь была тогда… другой, — согласился он, по-прежнему осторожно. Это было трудно; перед его мысленным взором горел пожар. Здесь ветер дул сильно, но был приятным, не холодным. Он дул с востока.
— Мне было восемь лет, когда отец взял меня в паломничество, — продолжал Элдред. Тем же ровным, небрежным тоном. Он не оборачивался. Сейниону пришло в голову, что следует удивиться, откуда король узнал, кто именно подошел к нему. Или он узнал его походку? Или просто понимал, что никто другой не подойдет именно сейчас? — Конечно, я был взволнован и нетерпелив, — продолжал Элдред, — но то, что ты сейчас сказал… что жизнь тогда была другой… это мне было ясно, хотя я и был тогда молод. По пути, в одном из городов на севере Батиары, где у антов когда-то был собственный двор, мы видели храмовый комплекс. Четыре или пять зданий. В одном из них имелась мозаика, изображающая двор Стратига — императора Сарантия.
— Валерия Третьего. Они прозвали его Золотым.
Элдред кивнул.
— Вот это был правитель! — сказал он. Волна разбилась о берег и отхлынула, вскипая среди камней. — Это можно было увидеть на той стене. Вокруг него стояли придворные. Одежда на них, драгоценности… само место, где они стояли. То место, которое они занимали. В жизни. Чтобы творить. Никогда их не мог забыть.
— Он был великим правителем во всех отношениях, — согласился Сейнион.
Он поддерживал этот разговор. А в глубине его сознания плыли ладьи, подгоняемые восточным ветром, и от этого сердце билось быстрее.
— Я читал одну-две летописи, да. Пертений, Колодий. На другой стене помню еще одну мозаику, похуже, как мне кажется. Более ранний император, его предшественник. По-моему, он заново отстроил тамошнее святилище. Он там тоже изображен, на противоположной стене. Я помню, что она на меня не произвела столь сильного впечатления. Она выглядела совсем иначе.
— Вероятно, разные мастера, — заметил священник.
— Ты считаешь, что короли зависят от этого? От своих художников.
— Пока они живы — нет, мой господин. После — возможно, от художника зависит, какими их будут помнить.
— А что люди будут помнить о… — Элдред резко осекся, снова заговорил уже другим тоном: — Нам не следовало забывать его имя, — пробормотал он. — Он построил Святилище Джада в Сарантии, Сейнион. Как мы могли забыть?
— Забвение — часть нашей жизни, мой господин. Иногда это благословение, иначе мы бы не смогли пережить свои потери.
— Это другое.
— Да, мой господин.
— Я говорил о банях. У нас мало места и нет времени построить нечто подобное.
Он говорил это, вспомнил Сейнион, за высоким столом после пиршества прошлой ночью. Всего лишь прошлой ночью. Он сказал:
— Не всем нам предназначено строить бани и выкладывать мозаики, мой господин.
— Я это знаю. Конечно, знаю. Это… недостойно, чувствовать их отсутствие?
Не такой беседы Сейнион ожидал. Он задумался.
— Мне кажется… необходимо так чувствовать. Иначе мы не станем стремиться построить мир, который позволит нам их иметь.
Теперь замолчал Элдред.
— Знаешь, я собирался съездить с Ательбертом и с его братом в Родиас. В такое же путешествие. Чтобы снова увидеть великий город, поцеловать перстень патриарха. Вознести молитвы в Великом Святилище. Я хотел, чтобы мои сыновья увидели его и запомнили, как я.
— Ты вел войны, мой господин.
— Мой отец возил меня туда.
— Мой господин, я одних лет с тобой и жил в одно с тобой время. Я не считаю, что тебе есть в чем себя упрекнуть.
Тут Элдред обернулся. Сейнион увидел его лицо при свете сумерек.
— Увы, ты ошибаешься, священник. Я очень во многом себя упрекаю. Моя жена хочет покинуть меня, а мой сын ушел.
Они прибыли к месту назначения. У каждого человека своя дорога к таким местам. Сейнион сказал:
— Королева стремится вернуться домой, к богу, мой господин. А не покинуть тебя.
Элдред слегка скривил рот.
— Это недостойно, добрый клирмк. Умно, но не мудро. Сингаэльская игра слов, я бы оказал.
Сейнион вспыхнул, что случалось нечасто.
— Мы не можем всегда быть мудрыми, мой господин. Я первый скажу, что не отличаюсь мудростью.
Теперь Элдред поднялся и встал спиной к морю. Он сказал:
