— О, — сказал Берн. — Понимаю.
Она осознала с каким-то восторгом, что он действительно понял. Она не привыкла к мужчинам, которые так быстро соображают. И сказала все еще осторожно:
— Твоя мать попросила меня встретить тебя дома, сказать, что она ждет в поселке, если ты захочешь ее увидеть. И передать тебе, что дверь сарая снова нуждается в починке.
Он молчал, впитывая все это.
— Я умею это делать, — ответил Берн. — Откуда ты знаешь, что она сломана?
— Мы вместе ходили в тот дом, — ответила девушка. — В дом твоего отца. Его можно… опять купить. Если хочешь.
Он посмотрел на нее. Всего лишь тень. Нельзя быть слабым. Это опасно на этой земле. Но ведь разрешено чувствовать изумление, не так ли? Один человек прошел по миру, неся только свое имя. Некоторые оставляли его после себя, после сожжения на холме или у моря. Большинству это не удавалось. Были другие способы прожить дни, отпущенные тебе богами. Он произнес про себя имя отца.
— Я никогда тебя не видел, — сказал он девушке.
— Знаю. В поселке горит свет, — ответила она. — Она ждет. Пойдем?
Они пошли туда вдвоем. Идти было недалеко. Он увидел памятный камень в поле, за ним серый свет. Светает, понял он, скоро взойдет солнце над Винмарком, и над морем, и на острове.
* * *
Дальше к западу, несколько позже, также должен был наступить еще более серый и ветреный рассвет.
Ему по-прежнему нравилось держать окно открытым ночью, несмотря на то что общепринятая мудрость считала это безумием. Сейнион Льюэртский иногда думал, что если что-то слишком настойчиво выдают за мудрость, то этому необходимо бросить вызов.
Но он не поэтому открывал окно. За этим не стояла какая-то глубокая мысль. Он просто слишком привык к запаху ночного воздуха после стольких лет перемещений с места на место. С другой стороны, думал он, лежа без сна, один, в удобной комнате в Эсферте, минувший год изменил его в одном отношении.
Он был вполне счастлив, что лежит на перине из гусиного пуха, а не под открытым небом на голой земле в ветреную ночь. Другие стали бы это отрицать, некоторые яростно (у них были на это свои причины), но он знал, что постарел в промежутке между этой весной и прошлой. Пусть он не спит, сон ускользает от него, но ему удобно на этой постели, и он доволен (с опаской, всегда с опаской!) тем, как разворачиваются события на северных землях Джада.
Он провел здесь зиму, как и обещал, и собирается домой, к своему народу, теперь, когда к ним снова пришла весна. И поедет он не один. Король и королева англсинов поплывут на запад, в Кадир (демонстрируя свой новый флот всему миру), и повезут свою младшую дочь в Сингаэль.
Он этого хотел — чего-то вроде этого — так сильно и так долго. Алун аб Оуин, за которого она выйдет замуж, и это можно назвать только счастьем, был наследником своей провинции, а теперь и героем в Арберте, а в своем Льюэрте Сейнион сам легко справится. Это может иметь такие большие последствия.
Бог был к ним добр, гораздо добрее, чем они заслужили. Это лежит, в сердце всех учений, не так ли? Ты надеешься прожить хорошую и благочестивую жизнь, но милость Джада может простираться над тобой, подобно крыльям, по причинам, которые никому из людей не дано понять.
Точно так же, думал он, когда ночь за окном начала поворачивать к утру (в комнату проникло дуновение ветра) и к тому, что оно принесет, — точно так же ни один человек не может надеяться понять, почему приходят потери, почему горюет душа, что у него отняли.
Ожидая восхода солнца, лежа в одиночестве, как все эти долгие годы, он вспоминал любовь, и вспоминал смерть, и видел мысленным взором могилу на берегу западного моря за его часовней и домом. Ты живешь в мире, пробуешь на вкус печаль и радость, и сингаэли всегда чувствуют одновременно и то и другое.
Еще один порыв ветра влетел в комнату. Предрассветный ветер. Скоро Сейнион отправится домой. Будет сидеть возле могилы и смотреть на море. Наступает утро, бог возвращается. Уже почти пора вставать и идти на молитву. Кровать очень мягкая. Почти пора, но темнота еще не рассеялась, свет еще придет, он может немного побыть с воспоминаниями. Это необходимо, это разрешено.
* * *
Закончим, когда закончится ночь.
Я не знаю, не знаю,
О чем беседуют люди,
Когда юность их покидает,
Когда смертные смертных любят.
Мне не ясно, не ясно:
Землю, родной роднее,
Смертные любят страстно,
Всей землею владея.
Почему на могилах плачут,
В слезах и сердечной стуже,
И не могут, не могут иначе,
И другой им не нужен, не нужен.
Над конусом мира летая,
Видя звезды, планеты,
И я различья не знаю
Между тьмою и светом.
Это печаль земная,
Которую пьет человек,
Но я ее не узнаю
За мой бесконечный век.
С. Льюис
