Все вазочки, сахарницы-конфетницы, резные солоночки, подставочки, разделочные досочки и прочие кухонные мелочи тоже оказались чьими-то и были перевезены хозяевами на новое место жительства.
И в комнатках, которые они наперебой бросились занимать после прежних хозяек, тоже было голо и пусто. Стены, топчаны из струганных половинок брёвен, вместо вешалок — вбитые гвоздики у дверей, всё. Всё, что было в них живого, было свёрнуто в узлы и уложено в телеги. Даже шторки с окон.
Тонька поправила на кровати серо-белое покрывало, которое тётя Даша почему-то называла «пикейное», хотя никаких пик на нём не было, и выглянула в окно. По дорожке, брякая бидонами, шла дежурная сегодня Любка, а за ней…
Тонька вылетела в коридор:
— Хозяйка едет!
У Светки за дверью что-то глухо стукнулось об пол, а Таська, в отсутствии взрослых приспособившаяся дрыхнуть до самого завтрака, затопала по комнате. У Лейлы было тихо. Тонька забарабанила к ней в дверь:
— Лейла! Вставай! Хозяйка…
Дверь открылась так резко, что Тонька чуть не рухнула в комнату.
— Слышу я. Не ори.
Лейла, хмурая, как и все последние месяцы, прошла на кухню, расставила тарелки. Любка забежала, грохнула на стол бидоны:
— Там хозяйка приехала! — глаза у неё были круглые, как у сомика. — К Земфире пошла!
— Вот и ешьте быстрее! — Лейла взяла у Любки бидон, перехватила его боком и начала вытрясать в тарелки рисовую молочную кашу прямо из горлышка, отделяя порции ложкой. — Хлеб давай намазывай, нечего топтаться. Или голодные пойдёте?
Светка и Таська, выскочившие из своих комнат, переглянулись. Голодными идти на работу никто не хотел.
ЗЕМФИРА
Кельда
В большом (бывшем бабском) доме происходил кипеж, паника и суетливая возня. Ладно, пусть приготовятся. Пошла в маленький, вон, окно открыто.
Земфира до сих пор ходила в чёрном, хоть со смерти её ушлого муженька и прошло уже больше года. Вот и сейчас она была в чёрном платке, подвязанном назад. На затылке угадывался тугой узел волос.
— Здравствуйте, хозяйка.
— Здоро́во. Смотрю, сбежала от девчонок?
Она слегка дрогнула ртом.
— Нельзя было? Надо вернуться в тот дом?
— Да нет, живи. Покажи хоть, как устроилась.
Земфира открыла первую же дверь. Ну что, по-спартански. В некоторых монастырях комфортнее живут.
В комнате, что называется, не было ничего лишнего. В ней вообще ничего не было, кроме топчана с постелью, пары гвоздей в стене за дверью и широкого подоконника, который можно было использовать как столик. Можно было бы, если бы в комнате был хоть один стул. Мда.
Земфира стояла рядом, прямая, чёрная и молчаливая. Как явилась она тогда, после сидения в лесу, когда боги не дали ей смерти — так и не отошла с тех пор. Похудела до неузнаваемости. Подкосило её вдовство, что сказать. Не слышала я, чтобы завела она себе среди прочих рабских подругу или хоть приятельницу, держалась отстранённо и всё больше молчала. Свою работу выполняла, но как-то… как робот. Если бы попросилась она в Песчанку с остальными, я бы, наверное, её и отпустила. Но ни она, ни кто другой из взрослых рабов такого разговора не завели.
— Земфира, ты слышала про посёлок Хризопраз?
Она кивнула спокойно, даже орешённо.
— Слышала, конечно. Рабский посёлок. Санчаки с Шишковыми.
— Хочешь с ними жить?
Она вздрогнула:
— Нет.
Почему-то именно такого ответа я и ожидала.
— А на каменоломню в Песчанку, с остальными? — это уже была, скорее, проверка на вшивость.
По лицу цыганки словно пробежала тень.
— Если можно, я останусь здесь.
Ну что, здесь — так здесь.
— Хорошо, остаёшься.
В это время в дверь поскреблись. На пороге нарисовалась девчонка с круглыми глазами, сдавленно пискнула:
— Тёть Земфира, вы кушать будете?
— Канеш* будет! — ответила я за неё. — Ставь на стол!
*Сленговый вариант слова «конечно».
Ну вот так.
Девчонка поставила бидончики на гордо переименованный мной подоконник и убежала.
— Посуда где твоя?
Земфира слегка поёжилась:
— Ложка есть…
Я аж восхитилась:
— Ну ты красотка! Ложка есть у неё! Ты кончай-ка дурака валять! Так. С обеда начиная приходишь в острожную столовую. Завтрак-обед-ужин в обязательном порядке! И кончай-ка уже киснуть! Хобби какое на вечера найди, чё в стенку глаза лупить. Хоть читай, что ли, в библиотеке книжек полно.
Я уже повернулась уходить, когда она ответила:
— Я не умею читать.
Меня аж развернуло:
— Что⁈
— Я не умею читать, — терпеливо повторила она.
Я стояла и хлопала на неё глазами. Реально? В двадцать первом веке не уметь читать? Так бывает? Как это вообще⁈
Наконец ступор слегка отпустил.
— Так! — любимое слово учителей. — После ужина найдёшь Уйгуну, скажешь, что я велела с тобой заниматься, минимум начальная школа — так и скажешь слово в слово, поняла?
— Да, хозяйка.
— Всё, ешь давай. Остыло, поди, уже.
10. Ц. У
Я ПЕРЕСЕЛЯЮ НАРОДЫ
Около соседнего домика топтались пятеро девчонок. Точнее, четверо детдомовских топтались, а пятая, Лейла, стояла чуть позади, скрестив на груди руки, хмурая, как помощник гробовщика.
Лейла — тоже удивительный персонаж. Первые две недели после того, как их поймали, она выпендривалась и козыряла. Ждала, что вот-вот!.. Что было бы, если бы вот-вот случилось, я теряюсь представить. Толпы возмущённых цыганских родственников взяли бы штурмом остров? Или, допустим, острог?
Но Лейла ждала, со всем подростковым максимализмом веря, что убежавший брат приведёт подмогу. Конфликтовала, рыпалась, огребалась и снова лезла на рожон. Возмездие должно было вот-вот прийти… но не пришло.
Потом кто-то уронил в её мыслишки новую идею, и она стала верить, что родственники конечно же, собирают большие деньги на её выкуп. И явятся вот-вот, и с триумфом выведут её из неволи! Она стала вести себя поспокойнее, не то что бы смирилась, но терпела трудовую повинность, как неизбежное зло.
Потом она придумала себе, что её просто не могут найти — ну неизвестно же, в самом деле, куда их могли с поля увести?
Потом верила, что родня не может пробиться из-за бурь.
Потом — что из-за зимы, но они всё равно ищут, и вот-вот…
Ребёнок, даже попавший в уголовную среду и испорченный, всё равно верит, что свои не бросят.
Цвели яблони и остров готовился к новолетию, прибыл очередной караван с новичками, следом беглая Маргарита со своим выводком…
В один из дней Лейла поняла наконец, что за ней никто не придёт. Понимание упало на неё такой тяжёлой глыбой, что едва не раздавило. Она попыталась повеситься. Из затеи, конечно же, ничего не вышло — клятва не дала, но эта же клятва прилетела такой обраткой, что погрузила нашу цыганушку почти что в коматоз. Бабы-рабские прибежали за мной, я посидела над кроватью, заменив кому на лечебный сон, выпустила даже саламандру…
Проснулась Лейла совсем другой.
Чтобы понять… Это как если взять хороший молодой стволик, надломить его, потом замотать пластырем и надеяться, что в силу природных данных он всё же выживет и пойдёт в рост.
Предательство — горькая штука. Характер у девчонки изменился, сделался более жёстким и отстранённым. В довершение образа за четыре летних месяца она вытянулась на полголовы, стала худой, мосластой и нескладной. А теперь — внимание! — фамилия у Лейлы была Петрашенко.
— Ну что, девки, позавтракали?
Нестройное «да».
— Собирайте своё барахло и тащитесь к столовой, в острог. Ждать меня там. Можете пару тачек взять.
Колония имени Макаренко встретила вкусным запахом свежего дерева. Офигенно! Люблю запах деревянной стройки, бодрит и ассоциируется с кучей положительных воспоминаний.
Первый длинный дом был почти достроен. Степановы подмастерья выводили крышу. Под второй дом были заложены первые венцы. Ну что, успеют до холодов, думаю.
