Я умру и буду позабыт, а его песни будут жить вечно.
Пикт пожал плечами:
— Поступай как знаешь. Ты все еще царь, и народ не посмеет сместить тебя. Алые Убийцы преданы тебе, и за твоей спиной стоит вся страна пиктов. Мы оба е тобой варвары, пусть и прожили большую часть нашей жизни в этой стране. А теперь я отправляюсь. Ты можешь опасаться лишь покушения, а этого, в общем-то, бояться не стоит, учитывая, что день и ночь тебя сторожит отряд Алых Убийц.
Кулл жестом попрощался с ним, и пикт покинул комнату.
Теперь аудиенции ожидал новый посетитель, что напомнило Куллу о том, что время царя ему не принадлежит.
То был молодой городской аристократ, некто Сино валь Дор. Известный фехтовальщик и прожигатель жизни появился перед царем в явном душевном смятении. Его бархатная шляпа была измята, и, когда он швырнул ее на пол, преклонив колени, плюмаж жалко поник. Его богатые одеяния были в небрежении, как если бы некие страдания души заставили его позабыть о своей внешности,
— Царь, владыка царь! — сказал он, и в голосе его звучала глубокая искренность. — Если славное прошлое моей семьи хоть что-нибудь значит для твоего величества, если что-нибудь значит моя верность, то во имя Валузии — исполни мою просьбу!
— Изложи ее.
— Владыка царь, я люблю одну девушку. Мне нет жизни без нее, а ей — без меня. Я не ем и не сплю, лишь думаю о ней. Ее краса озаряет мои дни и ночи — сияющее видение ее божественного очарования...
Кулл раздраженно заерзал на троне. Он ни разу не был влюблен.
— Тогда, во имя Валки, женись на ней!
— Ах! — воскликнул юноша. — В том-то и дело! Ее зовут Ала, и она рабыня, принадлежащая некоему Дукалону, господину Комахары. А в черных книгах законов Валузии сказано, что человек благородного происхождения не может жениться на невольнице. Так повелось от века. Куда бы я ни обращался, везде слышал я один и тот же ответ: «Рабыня никогда не станет женой аристократа». Это чудовищно! Они говорят мне, что еще ни разу за всю историю империи аристократ Не возжелал жениться на невольнице. Что же мне делать? Лишь на тебя моя. последняя надежда.
— А этот Дукалон не продаст ее?
— Продаст охотно, но это не решит дела. Она по-прежнему останется рабыней, а человек не может жениться на собственной невольнице. Я же хочу, чтобы она стала моей женой. Все прочее было бы пустой насмешкой. Я хочу показать ее всему миру в горностаях и драгоценностях жены валь Дора! Но этого не будет, если ты не поможешь мне. Ее предки были рабами, и она родилась рабыней, и будет ею всю свою жизнь, и рабами будут ее дети. Поэтому она не может выйти замуж за свободного человека.
— Тогда сам становись рабом, — предложил Кулл, пристально глядя на юношу.
— Я желал бы этого, — ответил Сино так твердо, что Кулл тут же поверил ему. — Я пошел к Дукалону и сказал: «У тебя есть рабыня, которую я люблю. Я хочу жениться на ней. Позволь мне стать твоим рабом, чтобы я мог всегда быть рядом с ней». Он пришел в ужас и отказал мне. Он продал бы мне девушку или отдал ее, но и помыслить не мог о том, чтобы обратить меня в рабство. А мой отец поклялся нерушимой клятвой убить меня, если я запятнаю имя валь Доров, став рабом. Нет, владыка царь, только ты можешь помочь мне.
Кулл пригласил Ту и изложил ему суть дела. Главный советник покачал головой:
— Так написано в огромных книгах, окованных железом, — все, как сказал Сино. Это было законом всегда и пребудет законом вовеки. Человек благородного происхождения не может сделать невольницу своей супругой.
— А почему я не могу изменить этот закон? — вопросил Кулл.
Ту положил перед ним каменную таблицу с высеченными на ней словами закона:
— Этот закон существует уже тысячелетия. Видишь, Кулл, его высекли в камне первые законодатели так много столетий назад, что человек может считать целую ночь и все же не сосчитать их. Ни ты, ни любой другой царь не может изменить их.
Кулла внезапно охватило чувство болезненной слабости от собственной полной беспомощности, все чаще посещавшее его последнее время. Ему начинало казаться, что царская власть была лишь другой формой рабства. Он всегда пробивал себе путь сквозь ряды врагов своим огромным мечом. Но как мог он пробиться сквозь ряды заботливых и уважаемых друзей, кланявшихся и льстивших ему, но упрямо отрицавших любое новшество, тех, кто заперся в стенах древних обычаев и традиций и пассивно сопротивлялся его стремлению к переменам?
— Иди, — сказал он, устало махнув рукой. — Мне жаль, но я ничем не могу помочь тебе.
Сино валь Дор покинул комнату. Сломленный человек, если опущенная голова, поникшие плечи, потускневшие глаза и шаркающая походка хоть что-нибудь да значат.
3. «Я ДУМАЛА-ТЫ ТИГР В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБРАЗЕ!»
Прохладный ветер шелестел зеленью леса. Ручей вился серебряной нитью между стволами огромных деревьев, оплетенных гибкими лозами и свисающими гирляндами побегов. Где-то пела птица, и мягкие лучи солнца позднего лета проникали через переплетение ветвей, падая черно-золотым бархатным узором света и тени на покрытую травой землю. И в самой сердцевине этой пасторали лежала маленькая рабыня, уткнувшись лицом в ладони и рыдая так, словно у нее разрывалось сердце. Пели птицы, но она была глуха, ручьи звали ее, но она была нема, светило солнце, но она была слепа. Вся Вселенная была лишь черной бездной, где существовали только слезы и боль.
Поэтому она не услышала легких шагов и не увидела высокого широкоплечего мужчину, вышедшего из-за кустов и остановившегося над ней. Она не подозревала о его присутствии, пока он не встал на колени и не приподнял ее, утирая ей глаза с такой нежностью, на которую была бы способна разве что рука женщины.
Маленькая невольница увидела смуглое бесстрастное лицо с холодными узкими серыми глазами, которые сейчас были странно мягкими. Она поняла по его внешности, что это не валузиец, а в эти тревожные времена маленьким рабыням было небезопасно сталкиваться в глухом лесу с незнакомцами, а тем более чужеземцами. Но ее горе мешало ей испытывать страх, и к тому же человек выглядел добрым.
— Что с тобой, дитя? — спросил он, и, поскольку женщина в
