После этого толпа быстро рассеялась, и через сорок минут мальчики остались на облюбованном ими небольшом пригорке одни. Возвращались птицы — исследовать новую долгожданную добычу. Одна опустилась Хэксу на плечо и как старая приятельница сидела там, быстро поклевывая яркое блестящее колечко, которое Хэкс всегда носил в правом ухе.
— Он совсем на себя не похож, — сказал Катберт.
— Ну нет, похож, — уверенно объявил Роланд, когда они шагали к виселице с хлебом в руках. Катберт, казалось, пришел в замешательство.
Под виселицей они остановились, глядя вверх, на тело. Болтаясь под перекладиной, оно медленно поворачивалось. Катберт протянул руку и дерзко дотронулся до волосатой лодыжки. Тело качнулось и завертелось, описывая новую дугу.
Потом они быстро разломали хлеб и рассыпали крошки под болтающимися ступнями. На обратном пути Роланд оглянулся только один раз. У виселицы собрались тысячи птиц. Значит, хлеб (мальчик понял это лишь смутно) был не более чем символом.
— Было хорошо, — неожиданно сказал Катберт. — Это… мне… мне понравилось. Честно.
Но Роланд не был шокирован, хотя его самого зрелище не особенно заинтересовало. Он подумал, что, вероятно, способен понять Катберта.
Доброму человеку страна досталась только десять лет спустя. К тому времени Роланд уже был стрелком. Его отец лежал в земле, сам он стал убийцей родной матери — а мир сдвинулся с места.
— Смотрите, — сказал Джейк, тыча пальцем куда-то вверх.
Стрелок поднял голову и почувствовал, как в спине хрустнул невидимый позвонок. Они провели в предгорье уже два дня, и, хотя бурдюки с водой снова почти опустели, теперь это не имело значения. Скоро воды у них будет сколько душе угодно.
Он проследил, куда направлен палец Джейка: мальчик показывал наверх, за зеленую равнину, поднимавшуюся к голым сверкающим утесам и ущельям… и выше, прямо на заснеженные вершины.
Еле видным, далеким, всего лишь крохотной точкой (если бы не ее постоянство, она могла бы быть одной из пылинок, беспрестанно плясавших у него перед глазами) предстал стрелку человек в черном, неумолимо двигавшийся вверх по склонам — ничтожно малая муха на необъятной гранитной стене.
— Это он? — спросил Джейк.
Стрелок взглянул на занятую вдалеке акробатикой безликую пылинку — и не испытал ничего, кроме предчувствия беды.
— Он самый, Джейк.
— Вы думаете, мы его догоним?
— Не на этой стороне. На другой. Конечно, если не будем стоять здесь и рассуждать.
— Такие высокие горы, — сказал Джейк. — Что на другой стороне?
— Не знаю, — сказал стрелок. — И думаю, что никто не знает. Разве что когда-то давно… Идем, мальчик.
Они опять двинулись вверх по склону; ручейки мелких камешков и песка сбегали из-под ног в пустыню, которая струилась позади, превращаясь в плоский противень без конца и края. В вышине над ними все дальше, дальше, дальше продвигался человек в черном. Казалось, он перепрыгивает невероятные пропасти, взбирается на отвесные кручи. Раз или два он исчезал, но неизменно показывался снова, и лишь лиловый занавес сумерек отрезал его от путников. Когда они устраивались на вечерний привал, мальчик почти не разговаривал, и стрелок подивился, уж не понял ли парнишка то, что ему чутье подсказывало уже давно. В мыслях возникло лицо Катберта — разгоряченное, испуганное, возбужденное. Хлебные крошки. Птицы. Так оно и кончается, подумал он. Всякий раз вот так. И странствия с походами, и дороги, бесконечно уводящие вдаль — все обрывается на одном и том же месте: лобном.
Кроме, может быть, дороги к Башне.
Мальчик — жертва — уснул над своими бобами, и его лицо в отблесках крошечного костерка было невинным и очень юным. Стрелок укрыл его попоной и тоже лег спать, свернувшись клубком.
Мальчик встретил прорицательницу, и та чуть не погубила его.
Некое тонкое чутье подняло стрелка ото сна в бархатной тьме, внезапно окутавшей путников на склоне дня подобно пелене колодезной воды. Это случилось, когда они с Джейком достигли поросшего травой, почти ровного оазиса, расположенного над беспорядочно разбросанными холмами первой возвышенности предгорья. Даже внизу, на неудобье, по которому они тащились с трудом, отвоевывая у убийственного солнца каждый фут, было слышно, как в вечной зелени ивовых рощ соблазнительно потирают лапку о лапку сверчки. Стрелок сохранял невозмутимость в мыслях, а мальчик поддерживал по крайней мере притворную видимость спокойствия, и это наполняло стрелка гордостью, но скрыть исступление Джейку не удавалось — оно светилось в его глазах, белых и остановившихся, как у почуявшей воду лошади, которую от того, чтобы понести, удерживает лишь непрочная цепочка разума ее господина; у лошади, дошедшей до той кондиции, когда ее может сдержать исключительно понимание, не шпоры. До чего сильно Джейку хочется пить, стрелок мог определить по безумию, какое порождала песенка сверчков в его собственном теле. Руки так и искали камень — оцарапаться, а колени точно умоляли, чтобы их вспороли крохотные, но глубокие, сводящие с ума солоноватые порезы.
Солнце всю дорогу попирало их обжигающей стопой; даже на закате, налившись лихорадочной краснотой опухоли, оно упрямо светило в ножевую рану меж далеких холмов слева, ослепляя, превращая каждую слезинку пота в кристаллик боли.
Потом пошла трава: сначала просто желтая поросль, жавшаяся к голой земле там, куда с отвратительной живостью и энергией добирались последние ручейки талых вод. Подальше и повыше — ведьмина трава, редкая, потом зеленая и пышная… а еще дальше — первый сладкий запах настоящей травы: она росла вперемешку с тимофеевкой под сенью первых карликовых пихт. В этой тени стрелок заметил местечко, где шевелилось что-то бурое. Он выхватил револьвер. Не успел Джейк изумленно вскрикнуть, как стрелок выстрелил и подшиб кролика. Мгновение спустя револьвер снова оказался в кобуре.
— Оп-ля, — сказал стрелок. Впереди трава углублялась в зеленые джунгли ивняка, потрясающие после выжженного бесплодия бесконечного спекшегося песка. Там, должно быть, тек ручей, возможно, даже несколько, и, наверное, было еще прохладнее, но стрелок предпочитал оставаться на открытом месте. Мальчик выложился до последнего шага, и кроме того, в более густом сумраке рощи могли водиться нетопыри-кровососы. Каким бы глубоким ни был сон мальчика, летучие мыши могли нарушить его, а окажись они вампирами, ни парнишка, ни стрелок не проснулись бы… по крайней мере, в этом мире.
