— Откуда?..
— Не ты мне рассказал, дорогой. Я порылась в твоем портфеле пару недель назад. Ты это в самом деле серьезно? Хочешь отправить тринадцать человек в Сибирь и выкрасть тот самый ооновский космический корабль, весь год стоящий без дела?
— Он готов к полету.
— Они все еще пререкаются, кому какой принадлежит от него кусок и кто имеет право на нем лететь. Он никогда не взлетит.
Райан усмехнулся.
— Милый, ты еще больше рехнулся, чем мой старик!
Райан нахмурился.
— Подожди, вот расскажу друзьям… Заработаю на целую неделю обедов.
— Только попробуй сказать кому-нибудь, крошка, — проговорил он сквозь зубы.
— Валяй, милый! У всех свои иллюзии, но это просто смешно. Как ты будешь управлять такой махиной?
— Управление кораблем полностью автоматическое, — ответил он. — Это самый сложный механизм из когда-либо созданных.
— И ты думаешь, они так просто позволят тебе умыкнуть его?
— У нас контакт с кем надо. Они согласны.
— А как вы связываетесь с ними?
— Это нетрудно, Сара. Старомодное радио. Не я один ищу способ выбраться из этого хаоса. Видимо, уже невозможно спасти человеческую расу от сползания назад, в средневековье…
— Вы однажды могли спасти ее! — сказала Сара, поворачиваясь, чтобы взглянуть ему прямо в лицо. — Если бы не были так чертовски осторожны. Так чертовски эгоистичны!
— Не все так просто…
— Предыдущие поколения могли что-то сделать! Именно тогда появились ростки всей этой дурацкой паранойи и ксенофобии. Боже, какая ошибка! Этот век мог стать веком Утопии. Вы и ваши матери и отцы превратили его в ад.
— Со стороны это могло выглядеть…
— Милый, именно так.
Он пожал плечами.
— А теперь вы бежите, оставляя после себя этот кошмар. Твоя болтовня о «прагматизме» — чушь собачья! Ты такой же дезертир, как и мой бедный, рехнувшийся старый папа! А может, и еще больший дезертир, если на то пошло, ведь еще можно что-то сделать.
Они проезжали Стокуэлл. Солнце садилось, но уличное освещение не включалось.
— Тебе неприятно, что бросаешь меня, так? — спросил Райан. — Ведь из-за этого весь этот спектакль, не правда ли?
— Нет. Ты просто хороший самец. Но твоя личность меня никогда не интересовала.
— Придется долго искать получше. — Он постарался сказать это шутливо, но было очевидно, что он серьезно.
— Самоуверенный эгоист, — сказала она. — И циник! Тьфу!
— Не высадить ли тогда тебя здесь, а?
Он остановил машину.
Сара вгляделась в темноту.
— Где это «здесь»?
— Болхэм.
— Не надо шутить, милый. Ты забыл, что везешь меня до Кройдона?
— Я немного устал от твоей болтовни… милая.
— Хорошо. — Она откинулась на спинку. — Обещаю прикусить язычок. Больше ничего, кроме «спасибо», не скажу до самого Кройдона.
Но Райан уже принял решение. Это не было преступным замыслом — скорее, он так поступит из самосохранения. Ради Джозефины и мальчиков, ради всей группы. Он совсем не был рад тому, что он делает.
— Выходи из машины, Сара.
— Черт подери, ты повезешь меня домой, как обещал!
— Выходи!
Она взглянула ему в глаза.
— Боже мой, Райан…
— Давай. — Он толкнул ее плечом, перегнулся через нее и открыл дверцу. — Давай.
— Господи Иисусе! Ладно. — Она взяла с сиденья свою сумочку и вышла из машины. — Это уже было — война полов и так далее. Но здесь это чересчур.
— Это твоя проблема, — сказал Райан.
— Райан, я вряд ли выберусь отсюда живой.
— Это твоя проблема.
Она глубоко вздохнула:
— Я никому не скажу о твоей дурацкой затее с космическим кораблем, если тебя беспокоит только это.
— Я должен позаботиться о своей семье и друзьях, Сара. Они мне верят.
— Дерьмо. — Она шагнула в темноту.
Похоже, здесь никто не дремал — она закричала страшно, пронзительно, зовя его на помощь. Вскоре крик резко оборвался…
Райан закрыл дверцу машины и запер ее. Запустил двигатель, включил фары…
В их свете он увидел ее лицо — высоко, над черной массой Антифемов в их монашеских рясах.
Тело лежало на земле, руки судорожно сжимали сумочку.
А голова была насажена на конец длинного шеста.
Райан двое суток лежит в своей койке, не расставаясь с бортжурналом и ручкой. Иногда заходит Джон, но не пристает к нему, понимая, что брат не хочет, чтобы его беспокоили. Он позволяет Райану есть, когда хочется, а сам присматривает за кораблем. Чтобы быть уверенным, что Райан отдыхает, он даже отключил пульт в его каюте.
Райан перечитывает первую запись, которую сделал, перенеся журнал в каюту.
«То, что я сделал с Сарой, можно, конечно, оправдать тем, что она могла все разрушить. Этого нельзя было допустить. Тот факт, что мы все в безопасности и на корабле, свидетельствует, что я принял правильные меры предосторожности, не доверяя никому, обеспечивая строжайшую секретность. Мы держали связь только с русской группой — чуть ли не с последним островком разумного человечества, о котором мы знали.
Поступил бы я так, если бы она не отвергла меня таким грубым образом? Не знаю. Учитывая состояние дел в тот момент, я вел себя не хуже, не менее гуманно, чем любой другой на моем месте. С волками жить — по-волчьи выть. По крайней мере, это останется только на моей совести. Ни дети, ни Джозефина, ни кто другой не виноваты…»
Он вздыхает, перечитывая эту запись, ворочается на койке.
— Все в порядке, старина?
Джон, как всегда, вошел в каюту бесшумно. Он выглядит немного усталым.
— Я отлично себя чувствую. — Райан быстро захлопывает журнал. — Отлично. У тебя все хорошо?
— Справляюсь. Дам тебе знать, если что-нибудь случится.
— Спасибо.
Джон уходит. Райан возвращается к журналу, листая страницы, пока не находит чистую, и продолжает:
«В этом нет сомнений. На моих руках кровь. Вероятно, по этой причине мне снились плохие сны. Как снились бы любому нормальному человеку. По крайней мере, я взял этот грех на себя, никого не сделал соучастником.
Когда мы захватывали этот транспортный „Альбион“, я надеялся, что здесь не будет осложнений. Да и не было бы, если бы экипаж был полностью английским. Невероятно! Я всегда знал, что ирландцы легко возбудимы, но этот тип, попытавшийся вырвать у меня оружие в воздухе, получил по заслугам. Он, наверное, был ирландец. Другого объяснения я не вижу. Я никогда не был расистом, но надо согласиться, что англичане обладают некоторыми достоинствами, которых нет у других народов. В некотором роде это слегка напоминает расизм, но только слегка. Я ведь был в ужасе, когда узнал, что иностранцев в лагерях морили голодом до смерти. Я что-нибудь сделал бы с этим, если бы мог. Но к тому времени это зашло слишком далеко. Может быть, Сара была права. Может быть, я смог бы остановить это, если бы не был таким эгоистом. Я всегда считал себя просвещенным человеком — либералом. И другие считали меня таким».
