Не сказать, что я ловко отбивался, действовал, наверное, хаотично, больше реагируя на его выпады и прикрывая дядю.
Кровь по памяти складывала узоры.
Вот я принял первую атаку, растворил чужие жилки. Вот отвел в сторону вторую. Вот связал встречным выпадом третью, пережав боковые плети «кипением». Техники у Лобацкого, по сути, не было. Был напор. Бешеные всплески. Таранные удары — бум! бум! бум!
Но надо признать…
В дверь нумера осторожно стукнули.
Это я опять пропустил. Увлекся. Вот же…
Кто-то там шуршал одеждой, пихался локтями, сопел и перешептывался. Потом все это безобразие прекратил возглас: «Ну-ка, тихо мне!».
В дверь стукнули снова.
— Господин.
Ага, Майтус привел ребят.
Я свернул жилки, мимоходом проверив: мальчишек — четверо. Натянул сапоги. По пути к двери поднял несколько бумаг.
Эх, Ольга-Татьяна…
— А где пятый?
Сдвинув засов, я встал на пороге.
— Э-э… Да вот… — развел руками кровник.
За ним толклись и елозили по полу босыми ногами.
— Тимоху мамка отлупила, — наконец просунулось сбоку от Майтуса грязное лицо. — И заперла. Он не смог.
— Ясно, — сказал я. Отошел. Сел за бюро. — Проходите живее.
Оттеснив Майтуса, малолетние следопыты набились в нумер. Неопрятным строем они выстроились передо мной и начали все разом:
— Господин хороший…
— Мы все, как вы говорили…
— Я по Кешую…
— А я по Гуляй-рядам!
— Стоп!
Я поднял ладонь, и мальчишки умолкли.
У нас в поместье их называли «босота». Штопанные-перештопанные порты. Ушитые рубахи. Обувь или самая плохонькая, или ее вовсе нет. Худая, чумазая, вечно голодная низкая кровь. Все время крутились то у наших ворот, то у Пан-Симонов.
Я обвел их взглядом.
— Крови кто-нибудь боится?
Следопыты замотали головами. Чернявый, помнится, показавший кровнику язык, мотнул не совсем уверенно.
— Нет, господин.
Я показал им иглу.
— Я не буду вас спрашивать. Вот мой инструмент. Я все увижу из вашей крови, лишь уколов палец. Ну что, кто первый?
Краем глаза я заметил, как мимо Майтусова сапога в комнатку проскользнул восковой человечек и спрятался за креслом.
Что ж, наконец-то.
— Ну! — поторопил я мальчишек. — Самому смелому даю копейку!
Руки потянулись, обгоняя друг друга.
Я выбрал ту, что почище, смочил в водке платок, отер у мальчишки большой палец, оставляя на платке грязный развод.
Укол. Капля крови. Невидимая работа жилок. Улица Бешаррон с пожарной частью.
— Следующий!
Платок. Укол. Каплю поймать. Кешуй.
— Следующий.
Укол. Серебряная.
— Ну, давай.
Чернявый, оказавшийся последним, оглянулся на приятелей, сосущих уколотые пальцы.
— А это не больно?
— Нет.
Я схватил его за тонкую руку, стиснул.
— Ай!
Платок. Укол. Ага, Гуляй-ряды. Отлупленный Тимоха, значит, следил на последней аллейке. Ну да ладно, и этого достаточно.
Я прикрыл глаза.
— Майтус, расплатись. Первому — копейку, остальным — по полушке.
— Как скажете.
Зазвенела, забрякала медь.
Шлепки босых ног, кряхтение кровника, нехотя расстающегося с монетами, голоса мальчишек: «Спасибо, господин», «Благодарствуйте, господин» — все отдалилось, сделалось едва различимым.
Леверн в четыре улицы, увиденный детскими глазами, распахнулся во мне, сверкая солнцем.
Плыли кареты, черным лаковым задником маячил впереди шарабан, на нем покачивались две фигуры — в бешмете и в мундире, а вокруг шли навстречу или в ту же сторону лоточники и мешочники, праздно одетые горожане, крестьяне, торговцы, дамы и господа, гимназисты, продавцы сигар и леденцов, полицейские, военные, мелькали «козырные» картузы, клетчатые фанфаронские штаны, сюртуки и рубахи, катились прогулочные коляски и утыканные зонтиками ландо.
На Серебряной и Гуляй-рядах за шарабаном отчетливо держался один и тот же человек. Он следовал в отдалении, забирая к стенам или столам, но не выпускал повозку из поля зрения.
Человек был рослый, в неприметном засаленном кафтане и штанах.
Лицо его, на мгновение отразившееся в витрине посудной лавки, простодушное и словно бы сонное, я узнал сразу.
Гиллигут. Увалень с постоялого двора.
Интересно, подумал я, он-то здесь каким боком?
Может, конечно, его появление и случайно, но вкупе с подкинутым мне яйцом…
Так, это надо будет прояснить.
Я открыл глаза. В нумере не было ни Майтуса, ни мальчишек. Но вот-вот должен был подойти Тимаков. А там и господин обер-полицмейстер не замедлит…
И домой, домой!
Я потер лицо ладонями.
Как же все запутано. Ну какой крови тут еще Гиллигут?
— Эй! — я повернул голову к креслу. — Выходи давай. Никого нет.
Восковой человечек выглянул из-за ножки-завитка, огляделся и рванул к бюро. Внутри него чернела горошина вложенной крови.
Я опустил ладонь.
— Забирайся.
Человечек подтянулся на маленьких ручках.
Он стал покруглей лицом, зернышки пшена обозначили глаза, а отпечаток ногтя — рот. Господин начальник Тайной Службы Его Величества любил добавлять созданиям индивидуальные черты.
То ли слабость была такая, то ли это помогало ему сосредоточиться.
Я переместил человечка на столешницу бюро. Он покорно улегся между стаканом и листами бумаги.
Я провел над ним рукой.
Легкое покалывание кожи — и горошина крови толкнулась в тельце. Секунда — и она проступила сквозь воск.
Оставалось только окунуть в нее палец.
— Гессем Кольварн.
И буквы, буквы, буквы.
Основное послание было коротким. Огюм Терст, следуя минималистической традиции, уложился в два предложения.
«Продолжай, как условлено. Будь осторожен».
То есть, план не менялся. Несмотря, видимо, на известные моему начальству сложности, корректировать или предпринимать что-либо иное не было необходимости.
Я вздохнул.
С осторожностью, конечно, поздновато. Уже! Побит, напуган, императором благославлен, големом чуть не задавлен, «Фатр-Рашди» держу при себе.
Или это предостережение о будущем?
С начальника станется. В Ганаване сидит, далеко глядит. Ему бы второго человечка с отчетом послать. С Лобацким. Со штурмом морга. Купил Майтус воск или не купил?
Я переложил фигурку на бумагу и безжалостно ее смял. Отработала свое. Не первая. Не последняя.
В приложении к основному посланию кровь содержала дело об убийстве Штольца. Скорее всего, Огюм Терст специально начитывал его перед тем, как уколоть себе палец. Текст получился четкий, еще и с акцентами на наиболее важных местах.
Я собрал саквояж, стянул с себя грязную сорочку, а из чемодана под кроватью достал сорочку новую. Обтерся гостинничным рушником.
