— Что ж вам приписывать, когда вы сами все откровенно понаписывали! — возражал Многознай. — Кто вас надоумил так исказить факты?
— Я не искажал никаких фактов! Где вы видите искажение фактов?
— Ах, так вы даже не видите искажения фактов? Интересно! А кто подверг уничижительной насмешке великий подвиг его светлости Зелга во время битвы с исчадием мрака, Галеасом Генсеном?
— Я не подверг! Я воспел на ста семнадцати страницах.
— А что вы написали на девяносто восьмой странице?
— Продолжил то, что писал на девяносто седьмой.
— Вы не выкручивайтесь про девяносто седьмую, вы мне отвечайте про девяносто восьмую, потому что потом вам придется отвечать не мне, а господину Думгару.
— Не стращайте меня злыми карами! — кричал гном, от ужаса ставший до ужаса отважным.
— Я доведу до господина Думгара, что вы считаете его не светочем и хранителем, а злой карой, — грозил эльф.
— Ябеда! — метко парировал гном.
— Вы сами подписали себе приказ на увольнение, когда написали в письменном виде, что только меткий Пук Яростной Тещи уничтожил волшебный жезл Генсена!
— Пфу, какие тавтологии, недостойные настоящего мастера слова! Какие мелкие жалкие потуги скомпрометировать мои профессиональные навыки. Вы не могли придумать что-нибудь элегантнее? Да кто ж поверит, что я посмел бы написать про какой-то — даже повторять не хочется, так противно — пук!
— Да как же не поверить своим глазам?
— Причем тут глаза?
— А что написано лиловым по желтому?
— Эпическое сочинение!
— Злокозненный поклеп!
— Вы завидуете!
— Я?! Вам? Ха-ха! Нет — ха-ха-ха!!! Чему же это я, интересно, завидую?
— Моему идеальному почерку и отточенному стилю.
— Ха-ха-ха-ха. После этой истории с, простите, Пуком Яростной Тещи, завидовать уже нечему.
— Где вы нашли это несусветное слово? Честно, вы спятили!
— Что вы делаете из меня сумасшедшего? Вот же у вас написано — Пук Яростной тещи!
— Где?!
— Вот! Полюбуйтесь!
— Лук здесь написано! Лук!!! Это просто такая завитушка для красоты!
— Вот вообразите, потомки с трепетом откроют этот том с описанием славных деяний своих предков…
— Откроют они, как же, дождешься.
— Это вы правы, к сожалению. Но не станем отвлекаться — допустим, все-таки случайно откроют. И прочитают буквально, включая эту вот завитушку. Вы понимаете всю глубину разыгравшейся трагедии? То есть вас уже давным-давно нет на свете, но ваша стрела, фигурально выражаясь, попала в цель, пронзив века.
— Позвольте, это почему меня давным-давно нет на свете?
— Потому что кто-то уже давным-давно убил вас за эти закорлюки вредоносные.
— Меня?
— Вас, вас.
— Убили?!
— Вы всегда переспрашиваете?
— Кто? Я?
— Да. Вы.
— Переспрашиваю?
— Да.
— Нет! Никогда.
Залипс немного попыхтел, как пыхтит всякий, кто хотел бы слегка превысить служебные полномочия и вынести подчиненному строгий выговор с расчленением, но боится, что его неправильно поймут.
— А вы не хотели бы перевестись в канцелярию? — спросил он с надеждой.
— Мне говорили, что вы деспот и интриган, — вспыхнул гном.
— Меня предупреждали, что не стоит доверять вам такую важную работу.
— Кто вас предупреждал?
— Внутренний голос. А вас кто?
— Интуиция.
Оба замолчали, тяжело дыша и протирая — эльф запотевшие очки, гном — лупоглаз. Их воинственный вид говорил о том, что как только они восстановят силы, спор непременно продолжится. Губы шевелились, брови взлетали, уши подрагивали, ноздри раздувались. Залипс предполагал развивать дискуссию в таком направлении: летописи ценны своей точностью, а не напрасными завитушками, как прекрасная дева прекрасна собою, а не ленточками и бантиками. Гном намеревался использовать лучшую защиту, то есть нападение, и обвинить начальство в передергивании фактов, отсутствии вкуса, нетерпимости к представителям других рас и баранировании каллиграфии. Последнее радовало его особо. Он представлял, как эльф спросит, что это такое, а он ответит, что вы, голубчик, смотрите на все новое, как баран на новые ворота. И даже простой неологизм вам невнятен. Собственно, с этого он и начал, когда отдышался.
До ушей Зелга донесся протестующий вопль Залипса:
— Мне невнятны неологизмы?! Хорошо! А как вам такой неологизм? Вы мордопухла, милейший. Истинная мордопухла! Мордопухлейшая из мордопухлых мордопухл!
Тут гном некстати вспомнил, что его дедушка служил в тяжелой пехоте и орудовал огромным молотом, как зубочисткой; а эльф еще более некстати вспомнил, что пережил уже два нашествия Генсена и одно интервью для «Сижу в дупле», — и филологический спор перешел в рукопашную стадию.
Герцог попятился и спрятался среди книжных полок, пока его не заметили и не призвали в третейские судьи. Строго говоря, это и было его основной работой — утверждать торжество справедливости, мирить подданных и отыскивать истину, но именно сегодня он хотел бы посвятить немного времени себе лично.
Зелг остановился перед длинным рядом полок и принялся с удовольствием разглядывать книжные корешки, резные тубы со свитками, стопки пожелтевших листов заманчиво нестандартных размеров, деревянные и глиняные таблички с клинописными знаками. Лучший читатель из всех возможных, он радовался любой находке. Его в равной степени интересовал исторический роман о героическом переходе Хао-Рена через Пальпы на древнеступах или фундаментальное научное исследование на ту же тему. Он был готов изучать путеводители разных стран в надежде когда-нибудь туда попасть и все увидеть своими глазами, или атласы звездного неба, невзирая на то, что вряд ли ему придется воочию убедиться в правильности описания созвездий; стихи и статьи, огромные неподъемные фолианты и газеты, выходившие так давно, что никто из нормальных людей уже не мог припомнить события, которые в них преподносились как имеющие всемирно-историческое значение. Он любил биографии государственных и научных деятелей и их мемуары; справочники и словари; пособия для начинающих и рассказы в картинках. Юному герцогу было интересно все. А кассарийская библиотека, кропотливо собираемая веками, если не тысячелетиями, знатоками, которых никто не ограничивал ни в средствах, ни в идеях, казалась ему сокровищницей, древним кладом, сродни тем, которые ищут, рискуя жизнью, поколения смельчаков.
Он с любопытством перелистал сборник тегупальпских скоробормоток, заглянул в зоологический атлас «Потупорылые собаки — проблемы и решения», дал себе честное слово дочитать однажды жизнеописание императора Бурхлидия «Бурный друг века» и обратил нежный взор к соседней полке, обещавшей новые открытия. В этот момент и возник за его спиной один из эльфов-библиотекарей. Не станем утаивать его имя от нашего любознательного читателя и скажем, что звался он Гробасием Публилием Третьим.
