чтобы праздники всегда приходились на нужное время, соотносясь с периодами на земле и на небе. Календарь состоял из шестнадцати столбцов, представляющих шестьдесят два лунных цикла, разделенных на светлую и темную часть, с двумя дополнительными циклами, чтобы привести все в соответствие с солнечным годом. Наука давалась трудно, не всегда хватало слов для обозначения нужных понятий. А ведь это только часть из того, что мне предстояло освоить. Голова пухла от знаний. Учителей у меня было не сосчитать. Я должен был понимать, о чем говорят пшеничные колосья, что означает расположение речной гальки на берегу, чего ждать от построения гусиной стаи в небе. Но главным моим наставником все же оставался Менуа. Я учился и учился и, в конце концов, изучил его приемы лучше, чем собственный плащ.
Ход времени сказывался и на нем. С каждой новой зимой главный друид становился более раздражительным. Его суставы хрустели все громче.
— Ты станешь моим последним учеником, — как-то раз сказал он мне. — Тебе предстоит сменить меня.
Конечно, я возрадовался и возгордился. У меня появился мощный повод еще более прилежно постигать науку друидов. Я, наконец, научился сосредоточиваться настолько, что без труда запоминал законы, изложенные в длинной песне, сложенной бардами. Повторив ее несколько раз, я пришел к выводу, что законы мудры и прекрасны.
Очередное сборище после Самайна, после принятия всех решений, Диан Кет обычно завершал словами: «Мы принимаем решения в соответствии с законом природы, поскольку природа является источником вдохновения и образцом закона. Не должно быть законов, противоречащих природе».
Менуа научил меня языку греков, отточил мое знание римского, которому я выучился от торговцев. Сам главный друид с презрением отзывался о языке римлян; он считал его слишком грубым, не способным выразить все многообразие бытия. Он научил меня и письменности, используя восковые таблички и выделанную телячью кожу.
— Не слишком полагайся на знаки, — предупредил он меня. — Записи можно стереть, свитки можно сжечь. Только то, что ты запомнил, останется с тобой навсегда.
Также под его руководством я освоил огамическое письмо друидов. Собственно, это была не столько письменность, сколько способ передавать простые сообщения, используя для этого знаки на стволах деревьев или на камнях. Никакой особой мудрости в огамическом письме не было, но пользу оно приносило, а простолюдины приходили в восторг, не понимая, как друиды узнают те или иные вещи.
— Вот и хорошо, — говорил Менуа. — Надо поддерживать в них чувство благоговения!
Он перекладывал на мои плечи все больше и больше забот. Как-то раз мне понадобился вестник, что сообщить кое-что дальним друидам. Менуа прислал мне Тарвоса. Я-то хотел попросить назначить вестником Крома Дарала, но между нами явно не складывалось понимания.
Однажды утром я чуть не столкнулся с Кромом.
— О! Я и не слышал, как ты идешь, — заговорил я. — Кузнецы подняли такой шум... — хотя никакого особого шума и не было. Но надо же было с чего-то начать разговор.
Кром пожал плечами, не ответил и собрался пройти мимо. Я поймал его за руку.
— Кром, послушай! Что не так? Давай все исправим!
— Что ты собрался исправлять? — угрюмо спросил Кром. — Признаешь, что ты не лучше меня?
— Конечно, не лучше. Я просто другой.
— Все вы говорите одно, а думаете другое, — проворчал он.
— Но ты же меня совсем не знаешь! — воскликнул я, а сам подумал, что он, в общем-то, прав.
— А сам-то ты себя знаешь? — огрызнулся он. — Ты посмотри на себя со стороны! Идет тут такой, как будто к нему вся эта грязь не пристает! — Он вырвал свой рукав и быстро ушел.
«Да я все тот же Айнвар!» — хотел я крикнуть ему вслед. Но не стал.
Вернувшись домой, я первым делом спросил Менуа:
— Как ты думаешь, может обычный мужчина дружить с друидом?
Некоторое время наставник размышлял, а потом решительно заявил:
— Это невозможно!
О, боги! Буду ли я когда-нибудь знать все о жизни? Главный друид учится не меньше двадцати лет. Я мог вступить в Орден и раньше, ведь момент посвящения определялся разными предзнаменованиями и многими прочими обстоятельствами. Но для того, чтобы стать главным друидом, двадцать лет — самый малый необходимый срок. Он един для всех школ от Бибракте в Галлии до далекого легендарного острова бриттов. И все нужно держать в памяти.
Мы в очередной раз сидели в Роще.
— Расскажи-ка мне еще раз о Риме и Провинции, — потребовал Менуа, а я про себя отметил, что этот вопрос он задает мне как бы не в тридцатый раз. Наставник меж тем сидел, как ни в чем не бывало, прислонясь спиной к стволу дерева и пожевывая травинку. — И постарайся рассказывать слово в слово, как я тебя учил, — добавил он равнодушно.
— Римляне — это племя, живущее на землях Лациума, — послушно начал я. — Некогда это было лишь одно из племен в Италийской земле. Но они воевали с соседями и, в конце концов, истребили этрусков. Создали армию и захватили богатую долину реки По. Потом разделались со своими торговыми конкурентами — Коринфом и Карфагеном, захватили торговые пути. Завоевали всю Иберию. Римляне повергали в прах любого, кто вставал у них на дороге. Со временем они прибрали к рукам всю торговлю, так что богатства потекли в Рим рекой.
Менуа согласно кивал. Я заметил, что белки его глаз начали желтеть, а на морщинистых руках все заметнее проступали старческие пятна.
— Так, ладно, — задумчиво произнес учитель. — А теперь расскажи, что ты знаешь о Провинции.
— Провинцией Рима считается самая южная часть Галлии. Когда-то все кельтские племена были такими же свободными, как мы. Но это было еще до того, как Рим пришел на те земли. Давно. Еще до моего рождения. Римляне стали называть эту область Нарбонской Галлией. Они построили город, столицу, и назвали ее Нарбо. Со временем эти земли стали называть просто Провинцией, потому что это самая большая провинция Рима за пределами Лациума.
— Да, — вздохнул Менуа, — римляне захватили весь юг. Привели воинов и оставили их там, чтобы они женились, заводили детей, а потом просто отняли эти земли. «Романизировали», как они говорят. Хорошо. А кому посвящен город Нарбо?
— Марцию, римскому божеству.
Главный друид высморкался
