Ознакомительная версия.
— Д-да, это верно. Однако это же не помогло нам разузнать, где он живет.
— О да, не помогло, — признал брат Себастьян. — Зато, на нашу удачу, тот мальчик оставляет за собой довольно ясный след. — Он вновь поймал взгляд Томаса, направленный на травников портрет. Нахмурился:
— Что-нибудь не так?
— Н-не знаю, — Томас опустил глаза. — Мне всё время кажется, что мы что-то делаем не так. Ведь этот Фриц — мальчишка. Он даже младше меня.
— Даже если так, то что это меняет? Если в детстве он разыгрывает дьяволёнка, то чего же тогда ждать от него в старости? Или ты считаешь, будто юный возраст может оправдать то зло, которое он совершает?
— Н-не знаю, — признал Томас. — Нет, наверное. П-парнишка явно одержим. Но вот этот травник... Зачем мы так упорно ищем и преследуем его? Не Дьявол же он, в самом деле. Или же действительно — Д-дьявол?
— Дьявол? — хмыкнул брат Себастьян. — Нет, конечно. Слишком много чести. Обыкновенный валашский разбойник. Да и навряд ли Люцифер являлся бы средь бела дня.
— Т-тогда в чём опасность т-таких знахарей, как он?
— Опасность в том, что люди, подобные ему, расшатывают сам фундамент церкви, уподобляясь дровосеку, рубящему сук, на котором он сидит. Не имея никакого основания на то, они присваивают самовольно право исцелять и совершать обряды и разве что — не отпускать грехи. Отсюда разложение и спесь, а с церковью уже никто не считается. Взгляни, что делается всюду и вокруг тебя. Мирская жизнь пронизана религией во всех своих проявлениях и сферах.
— Да, но разве это плохо?
— Не плохо, и не хорошо, — брат Себастьян остановился у окна, как незадолго до него стоял его ученик, и продолжил, созерцая дождь, бегущий по стеклу. — Деревенские знахари врачуют страждущих молитвой наравне с бесовским заговором, цирюльники рвут зубы и пускают кровь, призывая в помощь святую Аполлонию и святого Христофора. Ведь до чего дошло — святых используют не как заступников пред богом, а как звено при исцелении вообще! В лотерее в Бергенена-Зооме вместе с ценными призами разыгрываются индульгенции. Святые таинства перестают быть таковыми, а порою принимают формы попросту бесстыдные. Вспомни, Томас, ты ведь сам неоднократно видел местные поделки «Hansje in den кelder», то бишь, «Гансик в погребке», как их здесь называют — статуэтки Девы Марии, у которой можно распахнуть чрево и внутри увидеть изображение Троицы.
Брат Томас покраснел и сделал вид, что снова занялся своим пером.
— Да, это в самом деле выглядит н-неблагочестиво, — признал он. — Столь фамильярное отношение к сакральному з-заслуживает всяческого порицания.
— Что? — брат Себастьян обернулся. — О, дело совсем не в том, как народ видит Пресвятую Деву. Пускай бы даже так. Подобные статуэтки есть даже в монастыре кармелиток в Париже. А вот само изображение Троицы в виде плода чрева Марии представляет ересь. И так везде. Гийом Дюфай перелагает в мессы всякие мирские песенки, навроде «L'omme arme» или «Tant je me deduis»... А эти богомерзкие мотеты, когда слова подобных песенок, — таких как, скажем, «Baisez-moi, rougez nez» вплетают в тексты литургии!? Народ Божий всё больше наклоняется к торговле, к междоусобицам, в городах уже не только изъясняются, но даже и пишут на вульгарных наречиях. уж не из этого ли проистекает вредное желание переложить Священное Писание с латыни на мирской язык? Вот главная причина ереси! Что будет с верой, если Библию начнут читать и толковать все, кому не лень — и угольщик, и трубочист, и свинопас?
— Свинопасы не умеют читать.
— Не важно. Так во всём. По праздникам на мессу ходят лишь немногие, и мало кто дослушивает её до конца. Коснутся пальцами святой воды, приложатся к иконе и уходят. Молодёжь редко посещает церковь, да и то лишь затем, чтобы пялить глаза на женщин. Церковь стала домом свиданий! Что останется от церковной мистерии, если искупление грехов сочетается с домашней работой: растопить печь, подоить корову, почистить горшки? Упадок, сын мой, мерзостный упадок:
Бывало, в прежние года
Во храм вступали неизменно,
Со благочестием всегда
Пред алтарём встав на колено.
И обнажив главу смиренно;
А ныне, что скотина, всяк
Прёт к алтарю обыкновенно,
Не снявши шапку иль колпак!
— Но разве в м-мирскую жизнь не д-должно входить истолкование земного посредством небесного?
— О, да, естественно, но в этом нету ничего предосудительного, если человек для выражения своих чувств использует язык священного писания. Ведь вспомни, когда Фридрих и Максимилиан въезжали в Брюссель с маленьким государем Филиппом, горожане со слезами на глазах говорили друг другу: «Veez-ci figure de la Trinite, le Pere, le Fils et Sancte Esprit»[8].
Брат Томас промолчал. Расправил на столе рисунок.
— Я чувствую его, — сказал он наконец, глядя на изображенье травника. — Он где-то здесь, недалеко, а иногда, когда я гляжу на этот портрет, мне кажется, как будто он где-то рядом. Иногда мне почему-то кажется, что он... тоже ищет нас.
Брат Себастьян вздохнул и ободряюще положил ему руку на плечо.
— Будь крепок духом, Томас, черпай мужество в достойном подражания примере Инститориса и Шпренгера[9]. Мы движемся по верному пути, не смотри назад: за нами не солдаты, за нами — сила нашей правоты. Мы найдём их. В этом наша миссия от Бога, Папы и от короля. Не бойся собственных сомнений, сомнения опасны лишь для того, кто бежит от Всевышнего, у всех же остальных сомненья только укрепляют веру. Хотя тебе ли сомневаться в собственной стезе? Я сам свидетель, что в твоём присутствии неоднократно совершались чудеса, иконы источали миро, и распятия кровоточили настоящей кровью — это ли не знак, что на тебе лежит благоволение Всевышнего?
Брат Томас ничего не ответил, и воцарилась тишина, лишь дождь стучал в окно, да потрескивал огонь в камине.
Травник пристально смотрел на них свинцовым прищуром карандашного рисунка.
* * *
Свадьба.
Запоздалый поезд вывернул из-за поворота разукрашенными экипажами и теперь катился к Ялке с гомоном, гульбой, со звоном бубенцов и песнями цыган. Возок, коляска с молодыми, две двуколки и фургон. Скрипки, дудки, барабан, цимбалы, истошные взвизги губной гармоники — музыка сливалась в нестройный, но весёленький мотивчик, поверх которого орали песню разухабисто и пьяно. Ялка молча отступила в сторону.
В глазах у девушки была усталость. Две последние недели Ялка провела в дороге, изредка ночуя в трактирах и на постоялых дворах.
Лишь один раз её пустила к себе на постой сердобольная крестьянка. Ночевать в лесу становилось всё тяжелей и неприятней: наступали холода, и если не было какого-нибудь шалаша, то не спасали ни костёр, ни тёплая одежда. А три дня тому назад у девушки открылась кровь, и как всегда не вовремя. То ли от холода, то ли из-за тягот пути месячные очищения в этот раз прошли особенно болезненно. Ялка поначалу стоически держалась, но потом дожди и холод всё-таки загнали девушку на постоялый двор, уйти с которого она в себе сил не нашла. Пришлось снять комнату и три дня отлёживаться и отстирывать бельё. На проживание и стол ушли все деньги, благо сердобольная хозяюшка не стала брать с неё за мыло и за воду. Всё это время Ялка не могла ни о чём думать, и даже вязание валилось у неё из рук.
Ознакомительная версия.
