Отшельник проводил его наилучшим образом, дав в дорогу сыра и лепёшек. Путь в город оказался долгим, полным тревоги и страха; лепёшки кончились позавчера, и Эгерта мутило ещё и от голода.
Целью мучительных странствий был университет: Соллю сказали, что там он сможет встретиться с настоящим большим магом. К несчастью, имени его или звания Эгерту так и не удалось узнать. Сердобольные прохожие, которым Солль решался задать вопрос, в один голос отправляли его на главную площадь — там, дескать, и университет, и ещё много всяких диковин, страннику будет интересно… Сжимая пуговицу и двигаясь от вехи к вехе, Эгерт шёл дальше.
Главная площадь показалась ему кипящим котлом; изо всех сил борясь с головокружением, Эгерт пробирался сквозь толпу, и в глаза ему лезли отдельные, оторванные от прочего детали: огромный, перепачканный кремом рот… обронённая подкова… выпученный глаз лошади… чахлый кустик травы в щели между булыжниками… Потом он едва не налетел на круглую чёрную тумбу, поднял голову — и к ужасу своему обнаружил, что стоит под миниатюрной виселицей, и казнённая кукла равнодушно глядит на него стеклянными глазами.
Отшатнувшись, он едва не столкнулся с человеком в сером плаще — тот удивлённо обернулся, но лица, скрытого капюшоном, Эгерт так и не смог разглядеть. Снова дорога сквозь толпу; на этот раз извилистый путь от вехи к вехе вывел Эгерта на патруль — пятеро вооружённых, в красно-белом одеянии, хмурых и грозных людей только и ждали, какого бы бродягу схватить. Солль, перед глазами которого моментально возникли тюрьма, кнут и каторга, метнулся прочь.
Пятеро или шестеро мужчин в серых плащах с капюшонами стояли кружком, о чём-то беседуя; Солль успел заметить, что толпа расступается вокруг, подобно бурлящей реке, огибающей скалистый остров. Лица плащеносцев терялись в тени капюшонов, и это придавало серым фигурам несколько зловещий вид; Эгерт испугался даже сильнее, нежели при виде патруля, и постарался обойти беседующую группку десятой дорогой.
Вот, наконец, и здание университета. Эгерт остановился, переводя дыхание; у входа в храм науки застыли в величественных позах железная змея и деревянная обезьяна. Эгерт удивился — он не знал, что сии изваяния символизируют мудрость и стремление к познанию.
Надо было просто подняться по ступенькам и взяться за медную, отполированную до блеска ручку двери — но Солль стоял, не в силах сделать и шага. Здание подавляло его своим величием; там, за дверью, скрывалась тайна, там поджидал Эгерта «большой колдун», великий маг, и кто знает, что сулит несчастному бродяге предстоящая встреча… Мелькнула в голове слышанная когда-то фраза о том, что всех студентов оскопляют во славу науки; обомлевшему Соллю показалось, что железная змея смотрит пронзительно и зло, а обезьяна издевательски скалится.
Залитый липким потом, Эгерт всё ещё топтался на месте, когда новое, тревожащее чувство заставило его вздрогнуть и поднять голову.
Из высокого, распахнутого настежь окна на Солля неотрывно, пристально глядела бледная темноволосая женщина.
…Он нёсся сквозь толпу, оглушаемый руганью, опрокидывая лотки, ловя на ходу раздражённые тычки. Он бежал прочь от площади, от университета с распахнутым окном, где всё ещё белеет, будто призрак, лицо Тории, невесты когда-то убитого им студента. Прочь. Это дурное, несчастное предзнаменование; он не должен был являться в город, теперь ему следует как можно скорее добраться до ворот, вырваться из сети узких, извилистых, переполненных людом улиц…
Но мир большого города, равнодушный, сытый, лениво-праздничный, уже завладел Соллем, как своей законной жертвой. Эгерту казалось, что, подобно огромному желудку, город понемногу переваривает его, желая полностью растворить, уничтожить, впитать в себя.
— Ты, бродяга, посторонись!
Прогрохотали огромные колёса по булыжной мостовой; в бархатной полутьме кареты над Эгертом проплыло чьё-то надменное лицо, и, опустив глаза, он увидел в колее расплющенного в лепёшку перламутрового жука.
— Ты, бродяга, с дороги, с дороги!
Звонко перекликались из окон хозяйки, и на мостовую время от времени обрушивался водопад помоев — тогда перекличка сменялась перебранкой.
Надрывались торговцы:
— А вот гребешки, гребешки костяные, черепаховые! А вот чудо-снадобье: намажешь макушку — волосы вырастут, намажешь подмышку — волосы выпадут!
— Цирюльня! Банки, пьявки, кровопускания! Бороды бреем, бреем!
Стайка уличных мальчишек дразнила благопристойного, одетого с иголочки паренька; вдоль стен изваяниями застыли нищие — ветер играл бахромой их лохмотьев, неподвижные протянутые ладони казались тёмными листьями диковинного кустарника. Пронзительное «По-дай… по-дай…» стояло над улицей, хотя запёкшиеся губы попрошаек почти не двигались, только глаза тоскливо и в то же время алчно ловили взгляды прохожих: «По-дай… по-дай…»
Прочь, прочь, к воротам. Эгерт свернул на знакомую, казалось, улицу — она предала его, выведя к прямому, одетому камнем каналу. От зелёной воды поднимался запах плесени и цвели. Над каналом выгибался дугой широкий мостик — Эгерт не помнил этого места, он никогда не бывал здесь, он окончательно заблудился.
Тогда он решился спросить дорогу; первая же особа, к которой он отважился обратиться — степенная, добродушная хозяйка в крахмальном чепце — с удовольствием и подробно описала ему путь к городским воротам. Следуя её указаниям, он миновал две или три улочки, старательно обошёл людный перекрёсток, свернул, где было велено — и неожиданно вышел всё к тому же горбатому мостику через канал. По затхлой воде сновали водомерки.
Помянув недобрым словом женщину в крахмальном чепце, Эгерт снова собрался с мужеством и попросил о помощи тощую, бедно одетую девушку-служанку. Та вспыхнула, и по тайной радости в её скромно опущенных глазёнках Солль понял вдруг, что для этого несчастного создания он вовсе не грязный оборванец, а видный молодой человек, красавец и возможный кавалер. Осознание этого почему-то доставило Эгерту не радость, а боль; девушка тем временем серьёзно и старательно растолковала ему, как пройти к воротам, и пояснения её были прямо противоположны наставлениям хозяйки в чепце.
Наспех поблагодарив несколько разочарованную служанку, Эгерт снова пустился в дорогу. Напряжённо оглядываясь, он шёл мимо лавочек и харчевен, мимо аптеки с живыми пиявками в бутылях и снадобьями в пузырьках, мимо пуговичной мастерской, с витрины которой пялились, как глаза, сотни серебряных, перламутровых, костяных кругляшков… Тёмный переулок с нависшими над ним глухими стенами домов оказался вотчиной своден — в полумраке то одно, то другое сладкоглазое лицо приближалось к Эгерту и, безошибочно определив в нём голодранца, а не возможного клиента, равнодушно отворачивалось. В руках своден страстно, как живые, трепетали шёлковые чулочные подвязки, призванные, по-видимому, олицетворять любовный пыл.
