Переулок вывел Солля на круглую площадь; в центре её помещалась статуя на невысоком постаменте. Голова изваяния покрыта была каменным капюшоном. Вспомнив людей в сером, напугавших его на площади, Эгерт не сразу решился подойти поближе и прочитать надпись, высеченную на камне: «Священное привидение Лаш».
С детства слышавший о священном привидении, он, однако, представлял его несколько иначе, величественнее, что ли; впрочем, сейчас ему было не до размышлений. Сделав глубокий вдох, он снова спросил дорогу — на этот раз у юного и кроткого с виду торговца лимонадом. По словам паренька, до городских ворот рукой было подать; воодушевлённый, Эгерт двинулся вперёд по широкой, не слишком людной улице, миновал дом костоправа с приколоченным к дверям внушительных размеров костылём, дом лошадиного лекаря с тремя конскими хвостами на вывеске, пекарню — и, обомлев, вышел всё к тому же горбатому мостику над затхлым каналом.
Казалось, неведомая сила твёрдо решила не выпускать Солля из замкнутого круга. Обессиленный, он прислонился к широким каменным перилам; где-то над его головой звонко ударился о стену ставень и распахнулось окно. Эгерт посмотрел вверх.
В маленьком тёмном окошке стояла девушка. У Солля потемнело в глазах — бледные, будто выточенные из мрамора щёки, тёмные волосы, созвездие родинок на шее… Он отшатнулся — и в следующую секунду понял, что это не Тория, что у этой, равнодушно глазевшей сейчас из окна, лицо круглое и рябое, а волосы цвета прелой соломы…
Он повернулся и с трудом побрёл прочь; на перекрёстке спросил дорогу по очереди у двух прохожих — приветливо и доброжелательно ему указали прямо противоположные направления.
Стиснув зубы, он двинулся вперёд, полагаясь только на чутьё да на удачу; пройдя несколько кварталов, он с беспокойством заметил вдруг пару уличных мальчишек, следующих за ним неотвязно, хотя и на почтительном расстоянии.
Он оглядывался всё чаще и чаще; лица мальчишек, чумазые и деловитые, мелькали в толпе всё ближе и ближе. Внутренне сжавшись, Эгерт свернул раз, потом ещё и ещё — мальчишки не отставали, их становилось всё больше, замурзанные рты широко и нагло ухмылялись. Теперь за Соллем следовала радостно возбуждённая орава.
Эгерт ускорял и ускорял шаг — привычный уже страх нарастал, холодными клещами сжимал горло, набивал ватой непослушные ноги. Солль всё острее ощущал себя жертвой — и чувство это будто передавалось малолетним преследователям, побуждая их к травле.
И травля началась.
Солль не удивился, когда в лопатку ему ударил первый камень — наоборот, ему даже стало легче, что удара больше не надо ждать, потому что он уже нанесён… Но за первым ударом последовали второй и третий.
— Улю-лю! — радостно разнеслось по улице. Прохожие недовольно оглядывались — и шли по своим делам.
— Улю-лю… Дядюшка, дай табачку на понюшку… Дя-адюшка, оглянись!
Эгерт почти бежал. Попросту кинуться наутёк ему не позволяли остатки гордости.
— Дядюшка, на штанах-то дыра! Оглянись!
Несколько мелких камушков метко клюнули его в ногу, в спину, в затылок. Минута — и преследователи настигли его, чья-то грязная рука дёрнула за рукав так, что затрещали ветхие нитки:
— Эй, ты! Не к тебе говорят, что ли!
Эгерт остановился. Его окружили кольцом, здесь были и восьмилетние малыши, и ребята постарше, и пара-тройка подростков лет четырнадцати. Показывая дыры на месте выбитых зубов, вытирая сопли рукавами, поблёскивая недобрыми, сузившимися в щёлку глазами, орава охотников наслаждалась замешательством Солля — тем более сладостным, что самый старший из ловцов едва доходил жертве до подмышки:
— Дя-адюшка… Купи калачик… Подари денежку, а?
Сзади вонзилось острое — не то булавка, не то игла; Солль дёрнулся — орава зашлась радостным смехом:
— Гляди… Гляди, как запрыгал!
Кольнули ещё; от боли у Эгерта навернулись слёзы на глаза.
Взрослый, сильный мужчина стоял в кольце мальчишек, маленьких и слабых, но упивающихся чувством собственной безнаказанности. Кто знает как, но мелкие бестии безошибочно разоблачили в Солле труса, гонимого, жертву — и вдохновенно исполняли неписанный закон, по которому каждой жертве положен и палач:
— Давай ещё… Попляши… Потешный дядька… Эй, куда?!
Очередной укол булавкой оказался невыносимым. Эгерт ринулся напролом, сбив кого-то с ног; вслед ему неслись камни, комья грязи, улюлюканье:
— Держи! А-та-та! Держи, держи!
Длинноногий Солль бегал, конечно, быстрее самого наглого мальчишки в городе — но улица всё время петляла, оборачивалась тупиками, кишела подворотнями; преследователи бросались Соллю наперерез, выныривая из только им известных ходов, кидаясь камнями и грязью, беспрестанно вопя, вереща и улюлюкая. В какой-то момент Эгерту показалось, что всё это происходит не с ним, что он смотрит сквозь толстое мутное стекло чужой, отвратительный сон — но камень больно ударил в колено, и на смену этой отстранённости вдруг нахлынуло другое, горькое, всепобеждающее чувство — так и надо, это теперь его жизнь, его судьба, его суть…
Потом он оторвался от погони.
Были какие-то трущобы; была сморщенная, беззубая старуха с огромной табакеркой у самого носа, указующая кривым пальцем куда-то в лабиринт грязных улочек; была тупая, равнодушная усталость, страх, тоже притупившийся, и мгновенная радость при виде площади и городских ворот…
Ворота закрывались.
Створки медленно ползли навстречу друг другу — и вот уже видно, что снизу на них налегают стражники, красные от натуги, по трое на каждую створку. В сужающемся проёме виднелись лоскут неба и лоскут дороги.
Что же это, подумал Эгерт.
Из последних сил он побежал через площадь, а проём всё суживался, и вот створки с грохотом сомкнулись, зазвенела цепь, натягиваясь в стальных кольцах, и торжественно, как флаг, на цепи поднялся огромный чёрный замок.
Солль стоял перед великолепием стальных ворот, изукрашенных кованными фигурами драконов и змей. Обёрнутые к нему чеканные морды смотрели мрачно и безучастно; только сейчас Эгерт понял, что подступают сумерки, что близится ночь, что ворота по обычаю будут закрыты до утра.
— Эй, парень! — строгий окрик заставил его привычно съёжиться. — Чего надо?
— Мне… выйти, — пробормотал он с трудом.
— Чего?
— Пройти… выйти… из города…
Стражник — потный, толстощёкий, но не злой с виду человек — усмехнулся:
— Утром, дружочек… Припоздал ты, бывает… Хотя, если разобраться, что за удовольствие тебе в ночь идти? Не ровен час… Так что, дорогуша, солнышка дождись — на рассвете и откроем…
