Чувствую, что назрело множество возражений, не буду спешить, пусть их рост продолжается. Мне думается, что чем шире перепад между ними, тем ярче все становится вокруг. Да здравствуют: высокое и низкое, черное и светлое, смерть и жизнь! Возражение и движение — не одно ли это и то же?!
Самые беспощадные люди на свете — это влюбленные, правда, те влюбленные, которые еще находятся на стадии не окончательного эгоизма, те, которые еще не ушли в себя, в свой эгоизм, в одиночество своего мира. Попробуй только хотя бы косо посмотреть на предмет любви такого влюбленного! Какая беспредельно звериная озлобленность и жестокость в ответ! Впрочем, поэты и философы пытаются приукрасить это, ссылаясь на то, что влюбленный защищает любимое дело или любимого человека. То-то и оно, что он — защитник именно любимого, то есть защитник себя! В этом и есть красота гармонии…
Бесспорно, что можно защищать и нелюбимого или нелюбимое и при этом оставаться самим собой — невозможно! Ведь делать подобное противоестественно! Не будет человек совершать то, что ему не нравится. Катятся с горы, а не в гору! А если все-таки наоборот, то это значит, что человек, по объемности, менее нашел себя. Так сказывается воля более сильного, воля общества, государства, права. Что поделаешь, но здесь вступает в силу закон соподчиненности, закон энергетической гармонии.
В любом случае, делать нелюбимое — всегда претит человеку!
И еще, высшая ступень любви — одиночество! Как же приходят к нему? Мне кажется, что здесь есть только два пути. Первый — когда ты себя накопил в самом себе путем очень раздробленным, очень собирательным… Такие люди зачастую всю свою жизнь пока они еще не испытали прелесть одиночества, несчастны и печальны, а иногда и сорвиголовы! Второй путь когда ты себя накопил в себе самом весьма избирательно, более конкретно, то есть любил того-то и то-то… Такие люди становятся одинокими, испытывая постоянно счастье и спокойствие…
Но жизнь — она вперемешку! И по природе своей, чаще всего, оба пути взаимопроникновенны в человеке. В чистом виде эти пути — редко встречаются…
Есть еще один путь одиночества — врожденный… Но это совершенно другое, иной поворот судьбы. Смолчим о нем. Смолчим еще о многом. Молчит молчун, закрывши крепко рот. Его молчанье может пригодиться… Но дважды ценен, трижды ценен тот, кто говорит, но не проговорится!..
Итак, делать нелюбимое я не стал бы никогда на свете! Я живу, я тороплюсь разыскать свой эгоизм и даже готов на жертву ради любимого человека, а значит во имя себя…
А еще я остаюсь пограничником, но, наверное, я очень добрый пограничник. Я слишком долго не обращал внимание на перебежчиков, и я привык к этому и не знаю теперь, кто с какой стороны! Я совсем растерялся от этого, все перепуталось: реальность воображаема, а воображаемое — реально!..
Беременная!
— Сережа! — Я остановился…
— Сережа! — „Слышится ли мне?“
— Я здесь, родной мой, обернись!..
Я обернулся, обернулся легко и просторно! Обернулся у себя во дворе, возвращаясь с работы. Обернулся на футбольном поле. Позади меня стояла — Наташа!
— Я долго шла за тобой и молчала, — сказала она.
— Я долго шел и не оборачивался, — ответил я.
— Я не могу больше идти за тобой, но я не хотела тебе мешать!
— А я не в силах продвигаться дальше вперед без тебя, Наташа!
— Твоя любовь тяжелеет во мне, и мои шаги все труднее и труднее… — сказала она.
Мы стояли друг против друга, словно сошлись в поединке любви. В поединке, где сбудется победителем — целое… Я целовал Наташу.
— Я уведу тебя туда, где мы не будем нужны друг другу, родная, — шептал я, — уходи от меня, я принесу тебе гибель!
— Теперь уже ничего не страшно, — ласкалась Наташа, — у нас будет малыш…
— Так это было на самом деле?! — восторжествовал я.
— Я не знаю, но я очень этого хотела!
— И ты ничего не помнишь? Наташа!
— Комната, река… Серебристые блики, — сказала она, целый ворох серебристых бликов на потолке!..
Там, где Бог!
На следующий день была суббота, и мы с Викой решили тайком сходить в церковь. Это она вытащила меня, убедила, девчонка!
— А вдруг там и правда дежурят доносчики?! сопротивлялся я. — Ты представляешь себе, что будет?
— Это в тебе уже бес блуждает, — ужасалась Вика, она все больше верила в Бога и даже начинала соблюдать посты.
— Если узнает райком партии — я пропал!
Меня снимут с работы, — паниковал я. — Клеймо навсегда!
— Значит, судьба, — убеждала она. — Господи прости, эти атеисты! Тебе зачтется…
Видимо, мое детство, воспитанное верой, победило во мне сомнения, и я согласился. И я видел, как Вика была счастлива…
У нас в городе остался только один собор. С одной стороны его проходила трамвайная линия, а со всех остальных теснился Центральный рынок. Страшно представить себе бездуховность такого огромного города! Это все равно, что закрыть все библиотеки и оставить лишь одну, которую придется посещать спешно, тайком. Воистину страшны времена, когда бездуховность считается нормой! У нас в городе был громадный златоглавый храм, и его не стало. И теперь, на той светоносной площади, где он величественно возвышался, поставили крохотный памятник безликому всаднику на коне… И еще были храмы…
Мы с Викой только входили во двор собора, как на нас ринулись со всех сторон стоявшие по обе стороны распахнутых железных ворот бабушки в косынках, женщина с изуродованным синяками лицом, все они просили милостыню. В кармане у меня оказалась целая кучка звенящих пятнадцатикопеечных монет (вчера я не дозвонился по междугородке из автомата). Я все их раздал.
И тут я увидел, как скользнула по паперти и скрылась в церкви знакомая мне фигура! Я мог спорить с кем угодно, — она появилась ниоткуда! Появилась, как святая, которую увидел только я… „Господи!.. Так это… Это же… Наташа!“ выкрикнул я про себя.
— Ты что остановился? — дернула меня за руку Вика, и я очнулся от счастливого беспамятства!..
Мое замешательство длилось несколько мгновений, но теперь я ринулся в церковь, ринулся в нее, потому что туда меня поманила Наташа, и я почувствовал, что во мне, как в детстве, вспыхнула и таинственно расцвела вера в Бога.
— Сережа, — одернула меня Вика, — это же неприлично!
— Что? — на ходу, едва расслышав ее голос, отозвался я.
— Неприлично. То ты останавливаешься, то ты бежишь, как угорелый! Это в тебе все-таки бес резвится!
Я окончательно пришел в себя, и далее мы пошли с Викой нога в ногу, медленно. У паперти Вика достала из газетки аккуратно сложенную косынку нежно-голубого цвета и надела ее себе на голову.
