Очевидно, это имя что-то значило для барона Уоршела, во всяком случае, он приказал немедленно впустить гостя.
— Иди, умойся! — бросил Джеральд через плечо дочери. — Мы с тобой после договорим.
Баронесса утерла рукавом лицо и поднялась на крыльцо.
Граф мельком видел её: стоя на пороге, она о чём-то шепталась со служанкой, пока её отец вымещал злобу на оруженосце. На мгновенье промелькнули перед глазами её перепуганное личико и живые большие глаза. Промелькнули — и скрылись за дверью. Хорошенькая девушка, мэтр Жирар не обманул.
При виде важного гостя барон расплылся в гостеприимной улыбке и поспешил выразить искреннюю радость по случаю его приезда. Приказав провести графа в главный зал, он поручил дочери поторопить кухарку с обедом.
Баннерет Леменор этого человека не видел: он выбрал другую дорогу. Весь путь он, на чём свет стоит, ругал барона Уоршела. Артур никак не мог простить ему ни оскорбления памяти покойного родителя, ни его самого, и в юношеском запале дал себе слово при случае отомстить ему.
Как этот старик (ведь он никчёмный старик, не более того!) посмел покуситься на самое дорогое, что у него было — на фамильную честь? Как он, выросший в достатке, не знающий цены деньгам, мог сказать… Нет, повторять это — кощунственно! Только кровь может смыть это оскорбление, только кровь. О, как сладка будет месть!
Впрочем, в чём, собственно, будет состоять месть барону, баннерет и сам не знал. Сейчас он просто был не в состоянии думать и в бессильной ярости срывал ветки с деревьев, ломал их и разрывал листья на мелкие кусочки.
Метью сразу понял, что хозяин не в духе, и сам разоблачил Авирона. Краем уха он слышал, как баннерет пробурчал:
— Черт бы побрал этого старого вонючего козла! Что б он подавился своим золотом! Посметь бросить тень на честь моего отца…
Подождав, пока буря немного утихнет, оруженосец, стараясь не попасться на глаза хозяину, тихонько прокрался в свою каморку у главного зала, взял там пару вещей, снова спустился во двор и, решив проведать родню, заседлал осла. Его родные жили в деревне на общих правах с другими крестьянами, Метью же большую часть своей жизни провёл при господах, так что они нечасто виделись.
Благодаря невероятной доброте покойного сэра Уилтора и красоте своей матери, он из сына дочери заурядного крестьянина, нанимавшего небольшой клочок земли, превратился в богатого фригольдера, никогда не работавшего в поле и жившего за счёт наследственных пяти акров земли, практически не облагавшимися налогами со стороны сеньора. Предприимчивый Метью тут же поставил на своей земле мельницу и подыскивал место для постройки своего собственного дома, который должен был стать центром его импровизированного имения. Такой дом был его давней мечтой, мечтой, хотя бы на шаг приближавшей его к благородным фамилиям и ставящей на одну доску с приходским священником. Землевладелец — это одно, а домовладелец — это другое. Тогда можно и большое хозяйство завести и самому, став хозяином, завести слуг.
Свернув с дороги на деревенский просёлок, Метью поехал шагом. Казалось, здесь никогда ничего не изменится: все те же глубокие рытвины, вечно голодные собаки, тщедушный плетень вдоль домов и свиньи, валящиеся в грязи прямо перед приходской церковью. Осёл покорно брёл среди убогих домишек, крытых соломой; на огородах позади домов в земле копались старухи и малые ребятишки, собирая бобы и лук. Возле одного из домишек, наполовину скрытой купой деревьев, с покосившейся крышей, оруженосец остановился. Он спешился и, отведя в сторону плетень, ввел осла во двор.
К дому примыкал кое-как сбитый из гнилых брёвен сарай, где хранилось сено вперемежку с прошлогодней соломой. На ржавых гвоздях висела упряжь, в глубине валялись несколько серпов, вилы и самодельная лопата. Со стороны улицы к сараю примыкал маленький, наполовину ушедший в землю амбар для зерна, а с другой, ближе к низкому плетню, на котором сушилась глиняная посуда, — мазанковый хлев.
Во дворе пахло чем-то тухлым, из хлева тянуло навозом. Налетавший временами ветерок приносил с собой запах тины и гнилых бобов.
Метью оставил осла у сарая — всё равно никуда не убежит, а против воров верёвка не поможет — и, разгребая башмаками навоз, побрёл к дому. Навстречу ему вышла чумазая девочка лет восьми с маленьким братом на руках. Она широко улыбнулась:
— Дядя Мет! Мы и не чаяли тебя увидеть. Совсем ты нас забыл!
— Да проходи же! — Присси подтолкнула его к порогу. — Я мигом за родителями сбегаю.
Девочка посадила сопливого брата на порог и, ненадолго задержавшись во дворе, чтобы позаботиться об осле, задворками побежала в поле.
Оруженосец вошёл в дом и огляделся по сторонам: мало, что изменилось, даже мухи на столе остались те же. А сестрица не так уж плохо устроилась, даже мебелью разжилась! Под «мебелью» Метью подразумевал ларь для муки, заменявший стол, колченогую лавку, сплетенную из ивового прута колыбельку, подвешенную к железному кольцу на потолке, и сундук-кровать, прикрытый разноцветным тряпьём. В углу стояла почерневшая от времени и копоти прялка. Возле очага лежала пара глиняных мисок, стояли два кувшина для молока и приготовления сыра. Несмотря на тяжёлые зимы и голодные вёсны, бережливая Мейми всегда умудрялась сохранить на дне дубового ларя немного тёмной, похожей на отруби, муки.
Над нещадно чадившим очагом покачивался котёл на длинной цепи, спускавшейся с потолка; дым выходил сквозь крохотное окошко, затянутое зимой бычьим пузырём.
Вернувшись, Присси снова взялась за заботы об обеде, прерванные нежданным появлением дяди.
Жизнь Мейми, старшей из его сестер, приближалась к закату; вряд ли она разменяет и половину четвертого десятка. Некогда привлекательная и миловидная, она располнела и подурнела от частых родов. Её жидкие, давно немытые волосы были убраны под пожелтевший от стирок чепец. Последний год прибавил две новые морщинки и в очередной раз округлил её живот. Мельком взглянув на оттопырившуюся кофту сестры, Метью прикинул, что прибавления в семействе следует ожидать месяца через четыре.
Муж Мейми, Сайрас, жилистый, угрюмый с виду, но добрый по натуре человек, с юных лет привык трудиться на земле. От постоянной работы на холодном ветру и под палящим солнцем кожа его покраснела и огрубела; на пальцах появились желваки и мозоли. Женился он рано и в относительном мире и согласии прожил с супругой целых пятнадцать лет.
По случаю приезда Метью оба вернулись домой раньше времени; заканчивать работу в поле остались старшие сыновья — Грехам и Дикон.
Сначала, как обычно, говорили о здоровье, погоде, видах на урожай, а потом хозяева принялись расспрашивать о жизни в замке.
