– А может, он вампирюга шеварийский?! – высказал предположение Зингер, а затем, видя, недоверие на лице Аламеза, явно не принявшего этот вариант всерьез, попытался оправдать свою версию: – Похож уж больно его поступок отвратный на манеру кровососушек жар чужими лапищами загребать. Кто еще о нас знать-то может? Он же не только тебя, но и мою рожу признал, да и назвал тебя именем, которым ты в Мелингдорме величался, когда разбойничал… Эх, жаль, мы не в Альмире, изловили тогда б гада за сутки!
– О, черт! – неожиданно выкрикнул Дарк и с силой хлопнул себя ладонью по лбу, чем немного напугал инстинктивно отпрянувшего от него Грабла. – Какой же я болван! Тугодум, осел! У стариков дряхлых, что под себя ходят, и то память покрепче, а головушки их пошустрее соображают!
Бывает так, что мозг несколько часов подряд бьется над решением сложной задачи, а проклятый верный ответ так и не находится. Затем наваливается усталость, и ты отступаешь от решения головоломки, позорно ретируешься, подобно тому, как отходят войска на исходные позиции после неудачного штурма неприступного бастиона. Ты уже признал поражение, но тут происходит настоящее чудо – кто-то из окружающих случайно произносит слово, которое становится ключом, способным открыть неподатливый сундучок с тайной. Ответ находится буквально сам собой, а то, что казалось не поддающимся логике, вдруг становится простым и явным.
Таким ключевым словом для Дарка стало название филанийской столицы, слово «Альмира». В капризной и в ту ночь избирательной памяти моррона вдруг сам собой всплыл образ из довольно далекого прошлого. Это случилось еще до того, как он посетил главный город Филании, а именно в ту самую ночь, когда он после воскрешения и затянувшегося на несколько недель блуждания по лесу наконец-то впервые увидел лица людей. В придорожный трактир, находившийся вблизи от стен Альмиры, забрел оголодавший вампир. Именно его лицо Дарк и увидел в «Несушках» сегодня, а если быть предельно точным, то одно, наверное, самое излюбленное из его лиц, ведь члены шеварийского клана Мартел умели менять свой облик. Их внешность была подобна одежде, а в гардеробе дежурных личин да фигур всегда находилось подходящее под обстоятельство «платье». Ошибки быть не могло – то же самое лицо, те же самые аккуратно стриженные усики и короткая бородка!
– Эй, не пужай меня! Эк тя переклинило-то! – прокричал Грабл, тряся неподвижно застывшего и причудливо улыбающегося товарища за рукав. – У меня в Верлеже знакомых мозгоправов нет, а сам я мозги лишь отшибать обучен!
– Я узнал его, я его узнал, – завороженно произнес Дарк, к великой радости Зингера перестав по-идиотски лыбиться и не моргая смотреть в одну точку перед собой.
– Ну и что за тварь нас сегодня чуть было на тот свет не отправила, да еще таким изуверским способом, как «растерзание толпы»? – поинтересовался заинтригованный Грабл.
– Это Фегустин Лат, – не стал томить товарища ожиданием Аламез, – тот самый Фегустин Лат, с которым мы встречались в Альмире и который передал Форквут послание от своего господина, главы шеварийского клана Мартел.
– Бред! – отверг предположение Зингер, интенсивно замотав головой. – Ты, случаем, за месяц последний с коняки не падал иль башкой ни о чо не бился?! Что-то память с тобой шуткует! Чо, я Лата не знаю, что ль?! Он совсем по-иному выглядит… худощавый, высокий сноб пижонской наружности, все под аристократишку косит, горемыка подзаборная. Я б его из сотни признал!
– Ты прав, – произнес Дарк, печально улыбаясь, – тот Фегустин, что в Альмире был, именно так и выглядел, но от границы до филанийской столицы он совсем под иной личиной тогда путь проделывал…
– Во как, – быстро смекнул Грабл, наверное, вспомнив наставление Мартина Гентара о способностях вампиров клана Мартел. – Так, выходит, я прав! Вампирюга нас признал шеварийский!
– Прав, прав, – закивал Дарк, – думаю, он и к аресту Анри причастен… Лат один из доверенных лиц самого главы клана. Раз он в Верлеже ошивается, значит, это не просто так, значит, чего-то серьезное затевается… Вот видишь, еще одна причина нашлась сегодня тюрьму посетить, затягивать, всяко не стоит!
– Ага, легко сказать… – проворчал Грабл. – А сделать тяжко! Иль, может, башку твою так основательно щас озарило, что заодно еще и планчик новый в ней образовался? Сразу предупрежу, под крики «Ура!» на штурм не пойду. Мне более чем с дюжиной тюряжников за раз не сладить!
– Не ворчи, – снова похлопал Дарк низкорослого товарища по плечу. – Руки, ноги на месте, оружие кое-какое имеется, да и головы трезвы… что-нибудь на месте придумаем, так сказать, экспромту забацаем! Ты, главное, нас к казематам верлежским приведи, а то мне подворотня эта уже порядком опостылела…
* * *
Шеварийцы – шутники от рождения. А как иначе можно объяснить их странное пристрастие давать задорные или шутливые имена серьезным и даже трагичным вещам? Герканцу, филанийцу, южанину-виверийцу или «заозернику» из иных, более далеких краев никогда не понять, как можно было назвать площадь, на которой располагались суд да тюрьма и на которой чуть ли не каждый день проводились казни, площадью Медовой Услады. Впору только подивиться прагматичной циничности и неуважительному отношению к смерти властей Верлежа, додумавшихся дать месту лишения преступников жизни столь слащавое название. Интересно, чем они руководствовались, когда подписывали указ о переименовании площади Правосудия, какой логике следовали и какие образы хотели вызвать в головах проживавших поблизости уважаемых, состоятельных горожан? Был ли это намек, что созерцание отрубания голов и иных конечностей преступников должно было в идеале стать для каждого гражданина Верлежа слаще медового пряника; или простой констатацией объективного, совершенно ничего не значащего с точки зрения политики факта, что верлежцы обычно чересчур налегали на сладости, слушая барабанную дробь и томясь в ожидании упоительного момента, когда топор палача наконец-то опустится на плаху, а в лица жующих зрителей полетят брызги крови?
Вопрос был сложным, неоднозначным, и сразу на него Дарк затруднялся ответить хотя бы потому, что гостил он в Шеварии еще менее суток и опасался строить предположения, какие именно тараканы копошатся в прикрытых остроконечными колпаками и пестрыми шляпами головах местных жителей, по каким дорожкам и с какой скоростью они бегают. Пока что Аламезу было ясно лишь одно – у него в приятелях не будет ни одного шеварийца, по крайней мере родом из славного града Верлежа.
От подворотни, где морроны без толку промерзли в засаде, до площади с неподобающим и даже циничным названием было не более двух сотен шагов. Дарк с Граблом никуда не спешили, да и, послушавшись совета чужеземца-наемника, патрулей опасались, поэтому старались держаться ближе к стенам домов, нависавших над ночными путниками, будто огромные, диковинные чудовища, и при каждом подозрительном шорохе прятались в подворотни. Как следствие, этот недолгий путь был проделан не за три-четыре минуты, а за полноценную четверть часа. Хоть всем известное, но далеко не всеми чтимое правило «Береженого бог бережет!» привело к некой потере времени, но зато позволило избежать нежелательных встреч с неусыпными, бодрствующими даже ночью блюстителями порядка, которых, надо отметить, в округе расхаживало превеликое множество. Что, впрочем, было совсем не удивительно и даже предсказуемо, ведь площадь Медовой Услады являлась не чем иным, как местом сосредоточения власти, своеобразным оплотом законности и символом неизбежности наказания.
