Поттера не слишком удивила скромность моего жилища. Войдя в комнату, он с подозрением покосился на Мадими, но говорить ничего не стал.
— Заварить тебе чаю? — предложил я.
— Нет, не надо, — Гарри осторожно опустился в кресло сбоку от стола. Сделав паузу, он продолжил:
— Скажи, ты хочешь окончательно рассорить меня с женой?
— Я не думал, что ты приедешь. Мог бы просто позвонить.
— Я не мог бы просто позвонить, — с нажимом произнес Поттер. — По крайней мере, имея дело с тобой.
— Мои глаза начинают краснеть? — осведомился я.
Поттер фыркнул:
— Нет, не начинают. Но все же мне лучше быть в курсе того, что ты затеваешь — в любом случае, Темные искусства у нас до сих пор не одобряются. На всякий случай пусть рядом будет аврор.
— Я не собираюсь применять Темные искусства. Последние три дня я пытался найти, где похоронен Риддл, но об этом нет ни слова ни в документах, ни в прессе. У Кингсли спрашивать не буду, хотя он знает…
— Ну разумеется, и поэтому всё удовольствие достаётся мне, — буркнул Поттер.
— Конечно, мне очень повезло, что ты глава аврората, но я руководствовался другими соображениями. Ты знаешь его лучше всех.
— Еще бы, ведь я с ним вырос, — мрачно заметил Гарри. — И ты, значит, придумал, как найти его могилу.
— Придумал. Спрошу у него самого.
Поттер безнадежно вздохнул, и я добавил:
— Напишу его портрет, оживлю и узнаю.
— Боже, за что мне всё это? — Поттер провел ладонью по лицу. — Почему меня то и дело преследуют сумасшедшие колдуны?
— Идея гениальна. Кстати, это Мадими придумала. — Я кивнул на змею. Гарри заглянул в гнездо и ответил:
— Идея, может, и гениальна — для змеи, — но логики в ней нет. Такой портрет не может знать, что произошло после его смерти.
— Может, — уверенно кивнул я. — По крайней мере, о себе он точно знает.
— Ни один портрет, с которым я общался, не рассказывал мне о своей жизни, — продолжил Поттер. — Да и с чего вдруг Риддл захочет разговаривать? Вряд ли ты тот человек, с которым ему будет приятно встретиться.
— Ему будет приятно встретиться даже с тобой, если ты того захочешь. Бытие лучше небытия.
— Это портрет, Линг, — устало сказал Поттер. — Он не осознаёт свое небытие. Его просто нарисовали и оживили. Это виртуальная личность, в которой заложены знания о ее прошлом. Если только… — Поттер замолчал, размышляя. — Если только нет второго портрета, который нарисован раньше и знает больше.
— На такую удачу вряд ли стоит рассчитывать, — проговорил я.
— Ты называешь это удачей? Меня бы очень напрягло, если б у кого‑то в доме висел портрет Волдеморта.
Я прислонился к стене, сунув руки в карманы. Мысль о втором портрете не приходила мне в голову, а сама возможность представлялась маловероятной, однако Поттера идея вдохновила.
— Если мы узнаем, что есть второй портрет, — с воодушевлением продолжал он, — и поймем, где он находится, то выйдем и на заказчиков нападений. Они наверняка связаны… Кстати, представляешь, наши спецы рассчитали биометрику анимага с камеры в доме, куда он в последний раз вломился. На этот раз он спешил и аппарировал в поле зрения камеры, так что изображение можно было просканировать. Правда, в британском реестре его ауры нет, будем пробивать по другим.
— Значит, вы получили ауру? — рассеянно спросил я. — Перешли мне, я посмотрю в базе Легиона — может, он числится у нас за какие‑нибудь мелкие грешки.
— Отлично! — Поттер просиял. — Завтра и пришлю. А как твои дела со школой? Что Запретный лес?
— Работа кипит. На этой неделе они вряд ли закончат, но числу к пятому надеюсь увидеть результат.
Обменявшись рабочей информацией, мы немного помолчали.
— Ты сейчас рисуешь? — спросил Поттер. Я отрицательно покачал головой. — А сможешь?
— Смогу, конечно. Думаю начать после Нового года. Вернусь из Дахура и…
— А если он не захочет говорить?
— Это неважно, — ответил я. — Всё будет ясно без слов.
На лице Гарри был написан скептицизм, однако он сказал:
— Что ж, я участвую, разумеется. А то вдруг он тебя загипнотизирует или наложит Империо.
— Ты меня испугал — не буду рисовать ему палочку, — усмехнулся я. — Знаешь, давай все же выпьем чаю. Алкоголя у меня нет, а вот чай… с десяток сортов найдется.
— Давай, — согласился Поттер. — На твой выбор.
Я отправился на кухню и, покопавшись среди баночек, остановился на Ци–Хуне. Всыпав в глиняный чайник ложку чаинок, я залил их кипятком, поставил чашки на поднос и вернулся в комнату.
Поттер стоял у окна, держа перед собой рисунок Кана. До сих пор он лежал на широком подоконнике, куда я складывал разные вещи, поскольку власть над столом захватила Мадими. Как это часто бывало, Поттер сунул свой любопытный нос туда, куда не следовало. Моего возвращения он не заметил.
— Гарри… — негромко начал я. Поттер вздрогнул и быстро шагнул в сторону, повернув рисунок лицевой стороной ко мне и выставив перед собой, словно щит.
— Как это понимать? — хрипло проговорил он. Я сделал движение, чтобы поставить поднос на стол рядом с гнездом, и в ту же секунду в руке у Поттера оказалась палочка.
— Гарри, не надо нервничать, — произнес я.
— Не надо нервничать? — Он потряс листом бумаги. — Ты ничего не хочешь мне объяснить, а?
— Пожалуйста, успокойся и сядь, — я указал на кресло. — Не драматизируй. Тут нечего бояться.
Поттер медленно убрал палочку и вернулся в кресло, не выпуская рисунок из рук. Я налил чаю, придвинул к нему поднос, и он с недовольным видом взял чашку. В принципе, недовольным должен был чувствовать себя я — рисунок лежал свернутым среди других вещей и не предназначался для посторонних глаз. Однако дело сделано, и если вспомнить, о чем недавно рассказывал мне Гарри, будет вполне справедливо, если я тоже кое‑что ему расскажу.
Через месяц после рождения дочерей Мэй попросила меня зайти к ней домой. Ее тон был далеко не радостным, как не было радостным все то, что происходило в последние недели.
Своих детей я видел всего три раза — на третий, четырнадцатый и двадцать седьмой день после их появления на свет. Старухи стояли стеной и не пускали меня, несмотря на все сцены, которые я им устраивал; к тому же, на их стороне была Мэй, очень просившая "соблюдать традицию". Я возмущался: что это за традиция такая, когда отцу не разрешают видеться с детьми! Мне ничего не объясняли — я слышал только бесконечные ссылки на некие древние законы рода. "Традицией", по моему мнению, можно было объяснить все что угодно, любую нелепость и жестокость, которую очень удобно назвать красивым словом и заставить уважать. Но если Мэй, наконец, решила объясниться, это объяснение, судя по напряженному голосу и неважному настроению, не предвещало ничего хорошего.
