И все больше прозрачных теней летало вокруг Конана и Цинфелина.
Киммериец начал замечать еще кое-что. Эти освобожденные души, несомненно, помогали своим освободителям. Вот одна из них облепила лицо нападавшего, и рыбак остановился, замотал головой, как будто внезапно ослеп. Конан замешкался, боясь повредить бесплотной субстанции чужой души, по она легко и с неслышным смешком вспорхнула в воздух, и последнее, что видел в своей псевдо-жизни «рыбак», была сверкнувшая над его головой киммерийская сталь.
Цинфелин отчаянно сражался сразу с несколькими противниками. Юный граф явно не успевал отражать их атаки. К тому же любой удар врага мог оказаться для Цинфелина если не смертельным, то во всяком случае болезненным и опасным; в то время как сам Цинфелин не мог причинить им вреда, если только не попадал по голове и не наносил рану достаточно серьезную, чтобы голова нежити развалилась.
Цинфелин чувствовал, как немеют руки от усталости. Он не привык к подобным схваткам. Во время тренировочных боев с друзьями он учился хитрым приемам, выпадам, отскокам и стремительным атакам; но сейчас от него требовалась простая физическая сила и механическое повторение одного и того же приема: удара сверху вниз по голове.
– Я не дровосек! – пожаловался Цинфелин, хватая ртом воздух.
– Так стань им! – рявкнул Конан. – Потому что, клянусь Кромом, это единственное, что тебя спасет!
Цинфелин покачнулся и едва не упал. Киммериец подхватил его в последний момент.
– Тебя убьют! – прорычал Конан. – Будь осторожнее! Я не намерен погибать вместе с тобой!
Подражая старшему другу, Цинфелин взревел и бросился в яростную атаку на врагов. Меньше всего ему хотелось, чтобы Конан счел его слабаком.
Неожиданно Цинфелин споткнулся о скользкий ледяной труп лже-рыбака и рухнул на землю. Тотчас над ним нависло сразу два бледных лица. Цинфелин с ужасом смотрел на жадные, ласковые улыбки, медленно расцветающие на этих лицах. Он понял: сейчас его убьют и разделят между собой его душу.
От одной только этой мысли мороз наполнил его сердце. Дрожащей рукой Цинфелин поднял меч и направил его острие между глаз одного из лже-рыбаков. Ни один из нежитей, казалось, даже не обратил на это внимания.
Цинфелин попытался нанести удар, но пальцы его разжались, и меч упал на песок. Все, это конец. Сейчас он умрет, и душа его вечно будет страдать и мучиться здесь, на этом мрачном, безрадостном берегу.
Внезапно до него донесся чей-то голос. Тихий, отдаленный зов. Никогда прежде ему не доводилось слышать этого голоса, и тем не менее Цинфелин сразу узнал его.
Это могла быть только она, пленница из башни. Та, которую он видел в колдовском зеркале и которую полюбил, не зная даже, существует ли она на самом деле или же является плодом его пылкого юношеского воображения, чьим-то воспоминанием, созданием чьей-то необузданной фантазии…
Она звала его по имени.
Ощущая в себе удесятеренную силу, Цинфелин схватил свой меч и резко ткнул первого из противников между глаз, так что, словно по волшебству, голова нежити вдруг распалась на половинки. Цинфелин вскочил на ноги и с громким, ликующим хохотом обрушил клинок на затылок второго врага.
Он развернулся, чтобы схватиться с новыми врагами.
Конан мельком глянул на юного графа. Киммериец не знал, откуда тот обрел новые силы, но от души приветствовал это.
– Кром! Ты делаешь успехи, друг! – выкрикнул Конан.
Цинфелин ответил злой улыбкой и молча ринулся на врагов.
Внезапно ему показалось, что их стало меньше. Тьма над головой рассеивалась. Туча уползала за горизонт, туда, где зародилась буря, как побежденный противник уходит в свой стан, дабы зализать раны и собраться с новыми силами.
Немногие оставшиеся на ногах «рыбаки» бросились бежать к своей деревне. Конан не преследовал их.
Цинфелин, криво усмехнувшись, сделал было пару шагов им вслед, но вдруг споткнулся и плюхнулся на песок. Он совершенно обессилел.
Конан устроился рядом с ним. Пот струился по загорелому лицу киммерийца, синие глаза зло блестели.
– Что скажешь? – спросил Конан.
– Такого со мной еще не случалось, – признался Цинфелин.
– В разгар битвы ты вел себя просто как берсерк, – заметил Конан. – Разил, ничего вокруг себя не замечая, да еще и хохотал при этом.
– Я слышал ее голос, – прошептал Цинфелин, опуская голову. Ему не хотелось рассказывать об этом, и одновременно с тем снедало острое желание только об этом и разговаривать. – Ты понимаешь, что это значит? Это было чудом! Чудом, которое поставило меня на ноги и спасло мне жизнь!
– Ну, прости, – хмыкнул Конан. – Я не мог одновременно сражаться с дюжиной нежитей и еще присматривать за таким большим мальчиком, как ты. В конце концов, ты – граф.
Цинфелин вспыхнул.
– Я не говорю о тебе или о том, что ты должен за мной «присматривать»! Я говорю о том, что она – та, которую я полюбил в моих видениях, – она существует на самом деле! Она рядом и теперь может говорить со мной!
– Ты слышал ее голос? Ты уверен, что это был именно ее голос? – переспросил Конан.
– А чей же еще? – рассердился Цинфелин. – Едва я услышал его, как силы вернулись ко мне. Я сражался ради нее! Я хотел жить ради нее!
– Что ж, в любом случае, это помогло, – согласился Конан.
Цинфелина бесило равнодушное отношение киммерийца к его великой любви и к чуду, которое сотворила эта любовь. Конан, разумеется, все это знал – он читал в душе юноши, как в книге, ибо встречал подобное уже не в первый – и нарочно поддразнивал юного графа. Излишняя патетичность может повредить делу, считал Конан.
– Как ты думаешь, – мирным тоном заговорил Конан с Цинфелином, который сидел теперь молча, отвернувшись, и с подчеркнутым вниманием рассматривал волны, – чем на самом деле промышляет эта нежить?
– Забирает души людей, – сказал Цинфелин, не поворачиваясь.
– Зачем?
– Чтобы продолжать… «жить», – буркнул Цинфелин. – По-моему, это очевидно.
– Нет, это не очевидно, – возразил киммериец. – Может быть, они делали это не для себя.
– А для кого? – Цинфелин наконец заинтересовался новой проблемой и обернулся к киммерийцу.
– Возможно, у них есть хозяин. Некто, кому требуются живые души для исполнения каких-то планов.
– Кем бы он ни был, сейчас он утратил большую часть своей добычи, – хмыкнул Цинфелин.
– Это точно, – подтвердил Конан.
Помолчав, Цинфелин предложил:
– Нужно проверить среди моряков. Вдруг кто-то остался в живых? Нам сейчас не помешал бы союзник.
– Союзник, в котором едва теплится жизнь? Понятия не имею, чем бы он мог быть нам полезен, – проворчал Конан. – Разве что тебе нравится возиться с больными и умирающими…
