– Союзник, в котором едва теплится жизнь? Понятия не имею, чем бы он мог быть нам полезен, – проворчал Конан. – Разве что тебе нравится возиться с больными и умирающими…
– Терпеть этого не могу, – поморщился Цинфелин. – Но… разве не нужно посмотреть? Сели не ради нас, то ради простого долга?
– Согласен, – сказал Конан.
– Если ты согласен, то зачем все эти рассуждения?
– Чтобы посмотреть, как ты злишься.
Цинфелин покачал головой.
– Наверное, я никогда не пойму тебя, Конан.
Киммериец легко вскочил на ноги.
– Ты и не должен меня понимать. Когда ты станешь графом, тебе придется командовать самыми разными людьми. И большинство из них останутся для тебя загадкой, настолько они не будут похожи на тебя. Привыкай уже сейчас.
Они обошли весь берег, останавливаясь возле каждого погибшего и подолгу осматривая его. Увы, признаки жизни подавал лишь один, но и тот вскоре угас.
Цинфелин выглядел подавленным.
– Я никогда не видел такого количества мертвецов, – признался он. – Это какая-то бойня.
– Попробуем предать их тела огню, – предложил Конан. – Работа долгая и трудная, придется набрать много хвороста и притащить сюда десятка три древесных стволов… Не знаю, как управимся.
Мы вдвоем не управимся, – ответил Цинфелин.
– А мы постараемся, – сказал Конан. – Поверь, дело того стоит. Нельзя оставлять тела без погребения. Мы спасли их души от пожирания – одним богам известно, какова посмертная участь тех, кого поглотит здешняя нежить! – теперь завершим начатое.
Цинфелин нерешительно огляделся по сторонам.
– Ты боишься мертвецов? – спросил он наконец. – Ты суеверен, Конан?
– Ничуть, но я уважаю тех, кто погиб достойно.
– А что будем делать с этими? – Цинфелин указал на лже-рыбаков, валявшихся повсюду.
– Пусть их сожрет море, – равнодушно ответил Конан. – После прилива здесь не останется ни одного трупа. Рыбе будет чем поживиться. Это будет только справедливо.
Остаток дня они валили деревья и таскали их на берег, складывая большой костер. Погибших уложили в ряд, и Цинфелин поджег костер. Пламя сразу охватило всю поленницу. Костер был сложен искусно, а ветер с моря только раздувал огонь. Скоро все умершие исчезли в ревущем пламени.
– Вот и все, – сказал Конан, вновь и вновь ощущая прикосновение невесомых существ. – Они обрели мир и покой. А ты полагал, что это будет невозможно…
– Кажется, ты не признаешь слова «невозможно», – улыбнулся Цинфелин. Он тоже чувствовал умиротворенность.
– Почему? – возразил Конан. – Когда что-то невыполнимо, я так и говорю. Но сложить погребальный костер под силу двум мужчинам, уж поверь мне.
– Верю, – вздохнул Цинфелин.
Они по-прежнему находились на берегу, и башня, где томилась пленница, до сих пор высилась перед ними, такая же неприступная и мрачная, как и в час их прибытия сюда.
* * *
С рассветом Конан и его молодой товарищ попытались проникнуть в башню.
– Возможно, на рассвете силы призраков слабеют, – предположил Конан.
Ты знал этого капитана, – сказал Цинфелин. – На что он способен?
– Я знал Гуннара в ту пору, когда он был еще жив, – возразил киммериец. – Тогда он был способен на многое. Храбрец, ни во что не ставящий ни свою жизнь, ни чужую. Мне было хорошо сражаться с ним бок о бок – и я не позавидовал бы тому, против кого он поднял меч! Но то было давно. В те зимы, когда он был еще жив. Кто знает, каким он стал теперь, когда его изменили чьи-то злые чары!
– Я всегда полагал, – нерешительно начал Цинфелин,- что человек, даже после смерти, даже после того, как на него окажет воздействие злая магия, все равно сохраняет какие-то свои прежние качества.
– Не стоит обольщаться, – возразил Конан. – Маги частенько пользуются этим человеческим заблуждением. Но самые опасные демоны обычно принимают облик чьего-нибудь давно умершего ребенка или погибшей возлюбленной. Такие демоны страшнее всего. Они заманивают в ловушку ничего не подозревающую жертву… Нет, Цинфелин. Если тебе явится с того света твоя подруга, будь уверен: самое лучшее, что ты можешь сделать, – это поскорее снести ей голову и присыпать ее раны пеплом и солью.
Подумав немного, он добавил:
– Впрочем, Гуннар был достаточно плохим – с обычной точки зрения – человеком, чтобы предположить, что после смерти он не слишком-то изменился. Так что ожидай худшего, Цинфелин, и не надейся ошибиться.
Они подошли к башне и начали обходить ее кругом.
– Где-то здесь должна быть дверь, – бормотал Конан. – Возможно, она прямо у нас перед носом, а мы ее попросту не видим.
– Но как же мы войдем, если двери нет?
– Я попробую забраться по стене. Там, наверху, имеются какие-то окна. Возможно, сумею протиснуться.
– Ты? – Цинфелин с сомнением оглядел могучую фигуру варвара.
– А что? – оскорбился Конан. И рассмеялся: – Наверное, ты полагаешь, что по такой стене невозможно вскарабкаться?
– Если говорить честно, то – да, – кивнул Цинфелин. – Она почти гладкая.
– Почти. – Конан весело фыркнул. – Смотри и запоминай, только не пытайся повторить. На такое способны только киммерийцы.
Он сбросил сапоги, сиял с себя тяжелый плащ и остался босой, в штанах и рубахе. Меч был привязан у Конана за спиной.
Ловко, как кошка, он поднялся на уровень первого этажа – точнее, это можно было бы счесть первым этажом, если бы башня имела окна и другие признаки того, что она является человеческим жильем.
Ошеломленный Цинфелин стоял внизу, все выше и выше задирая голову по мере того, как киммериец карабкался по стене. Стена эта была совершенно отвесной и со стороны выглядела гладким, но ловкие пальцы Конана находили здесь опору без особого труда. Он ухитрялся вставлять пальцы ног в крохотные щели и хвататься за совсем незаметные выступы, чтобы подтягиваться все выше и выше.
Вот уже он на высоте трех человеческих ростов…
Цинфелин начал было верить в успех их безумного предприятия, но тут башня ожила. Дверь не появилась там, где она, в принципе, должна была быть; и окон в стене по-прежнему не было. Но призрачные наемники возникли как будто из ничего. Они проступали сквозь стены, спускались с крыши по несуществующим ступеням, которые как будто имелись в воздухе.
Цинфелин с ужасом увидел, как прямо перед ним стена вдруг начала бугриться, на ней появилось нечто вроде барельефа. Барельеф этот изображал двух вооруженных воинов с грубо высеченными лицами и бородами. Мгновение барельеф оставался неподвижным, а затем он зашевелился, и вот уже воины высвободились из каменного плена и предстали перед Цинфелином во плоти.
