— И тебя?
— Ну, я-то ему покуда нужен. Ладно, мне-то на что гневаться? Я мужик-лесовик, а ему нынче другие люди надобны. Ох, хорошо, что я тебя сыскал, Учитель!
Я потянулся за поленом, чтобы спрятать глаза. Рано об этом, Эргис. Пока я не повидаю Баруфа…
— Что в городе?
Эргис усмехнулся:
— Да, считай, все. Как уходил, ещё только у дворца дрались. Кеватское подворье вовсе в щепки разнесли, а акхона Огил пальцем тронуть не дал. Охрану поставил — и все.
— На улицах дерутся?
— Не. Народ доносчиков Симаговых ловит. Страшно было, сказывают?
— Да. Бывало, по десять человек казнили. Ты Ваору помнишь?
— А то!
— Её тоже. Уже давно.
— Жаль бабу! Грешница была, да ей-то господь простит.
— Ты меня долго искал?
— А чего искать? Что я, тебя не знаю? Пошёл, где горячей, да и в Саданских воротах надоумили. Ты это ладно смекнул — город закрыть. Гонец-то тоже от тебя?
Я не ответил и он усмехнулся.
— Вздремни пока. Постерегу.
Утром ворота занял отряд горожан, и мы — уцелевшие — разбрелись по домам.
Страшен был город, но — спасибо усталости! — все скользило поверху, не задевая душу. Эргис привёл меня в самый центр к двухэтажному дому.
Здесь трупы уже убрали, только кровь на снегу да обгорелая дверь выдавали недавнюю драку. Часовые узнали Эргиса, и нас пропустили.
Дрались в доме: кровавые пятна и копоть, обломки мебели по углам. Полно народу, но никакой суматохи — все чем-то заняты, каждый знает, что ему делать, все движется, как отлаженная машина, и это значит, что Баруф где-то здесь.
Мы поднялись наверх, Эргис открыл дверь без стука, и я увидел Баруфа. Он стоял у окна и не обернулся, когда мы вошли.
— Огил, — сказал я тихо. Почему-то мне стало страшно.
— Тилам?!
Он оказался рядом — глаза в глаза, — и в его глазах была простая ясная радость.
— Наконец! Я тебя третий день ищу! Где же ты был?
— В Ирагской башне, — ответил Эргис. — Он ворота держал. Так я пошёл, что ли?
И мы остались одни.
Баруф не изменился. Подтянут, чист, зеркально выбрит. А я оборван, грязен, закопчён, с трехдневною щетиною на лице. Неравное начало разговора.
— А ты изменился.
— Похорошел?
— Нет, пожалуй. — Он улыбнулся, и я с облегчением понял: все хорошо. Я не переменился к нему.
— Суил у тебя?
Он кивнул.
— Все в порядке?
— С ней — да. А ты?
— Жив.
— Это не ответ, Тилам.
— Другого пока не будет. Сначала я приведу себя в порядок.
— И только?
— Увидим. Я ещё не решил, что тебе скажу.
…Я спал, просыпался и засыпал опять; даже во сне я чувствовал, что я сплю, и нежился, наслаждался этим, как в детстве, когда болезнь избавляла меня от занятий, и можно было укрыться во сне от беспросветности школы и беспросветности дома, от всей этой беспросветной тоски, именуемой жизнью. А потом я вдруг понял, что надо проснуться. Луна, как прожектор, светила в окно, и в ногах постели сидел Баруф, неподвижный и чёрный в молочном свете.
— Уже вечер? — спросил я лениво.
— Ночь.
— Чего не спишь?
— Боюсь ложиться, — он смущённо, как-то растерянно улыбнулся. — Такое вот дурацкое чувство: только усну — и сразу… Одиннадцать лет, Тилам! Понимаешь? Одиннадцать лет! Никак не могу поверить, что это уже…
Я не стал отвечать. Любое слово его спугнёт. Пусть сохранит эту минуту.
— Смешное маленькое счастье, — сказал он тихо. — Вот эта единственная минута. Завтра останется только дело. Завтра, послезавтра… и до конца. Ладно, Тилам, и на это уже нет времени. Ты решил, что мне скажешь?
— А что тебе сказала Суил?
— Все, что знала.
— Немного.
— По-моему, достаточно.
— Достаточно для чего?
— Не надо, Тилам, — попросил он. — Я слишком устал для обычных игр.
— Ладно, — сказал я и сел с ним рядом. — Спрашивай. На что смогу — отвечу.
— Мне это не очень нравится, Тилам.
— Мне тоже. Просто есть игры, в которые с тобой лучше не играть.
— Если я тебя обидел…
— Нет. Но играть мной ты уже не будешь. Смирись с этим.
— Попробую, — сказал он с улыбкой. — Значит, ты вступил в Братство?
— Да.
— По большому или малому обряду?
— По большому.
— Зачем?
— Ненужный вопрос. Это ты знаешь от Суил. Пошли дальше.
— Что они потребовали за помощь?
— Меня.
— Они тебя уже оценили?
— Ну, если я смог вызвать тебя из Бассота…
— Тилам, — тихо и грустно сказал Баруф, — ты хоть понимаешь, во что ты влез?
— Гораздо лучше, чем ты. Ладно, обойдёмся без причитаний. Мне дали отсрочку. Могу работать с тобой целый год.
— А потом?
— Так далеко я не загадываю. У тебя ещё есть вопросы?
— Есть, но ты на них не ответишь.
— Тогда спрошу я. Что тебе сказала Суил?
— А что тебе интересует?
— Баруф, — я невольно отвёл глаза. Гораздо удобней глядеть в окно на глупую добрую рожу луны. — Я люблю Суил. Она согласна быть моей женой.
— И вдовой тоже? — теперь мы смотрим друг другу в глаза, и он договаривает все: — Мы с тобой — эфемеры, подёнки. Таким, как мы, безнравственно заводить семью.
Я опустил глаза и молчу, и Баруф не торопит меня.
— Ладно, — говорю я ему. — Давай о деле. Как город?
— Город наш. Утром взяли дворец. Должен порадовать: наш добрый локих оказал мне огромную услугу — струсил и принял яд.
— Да уж! Самоубийство — это церковное проклятие и всеобщее презрение…
— Наследников нет, значит, придётся временно взять власть, пока не изберут нового государя. Ну, это, конечно, не к спеху.
— А Тисулара?
— Был растерзан народом. Больно ж ему было прогуливаться с Симагом!
— Ладно проделано!
— Спасибо. Какое-то время у нас есть. Калары пока открыто не выступят, иначе я подниму крестьян.
— Они в это поверили?
— Да. И поэтому сейчас у нас одна задача — мир с Лагаром.
— Это не одна задача, а две. Сначала наша армия.
— Да. И это тоже больше некому делать.
— Ну, спасибо! Тогда подбери посольство покрепче, чтобы смогли начать переговоры и без меня.
— Сомневаешься в успехе?
— Не очень. Но этот вариант надо учесть. Поставишь во главе посольства гона Тобала Эрафа — он подойдёт в любом случае. Ну, а если… это уже твоя забота.
— А если сначала в Лагар?
— А если Эслан пойдёт на Квайр? Ладно, когда ехать?
— Чем скорей, тем лучше.
— Тогда послезавтра. Эргиса отпустишь?
— Ты что, без охраны хочешь ехать?
— А зачем нам свидетели?
— Ладно, — сказал Баруф и встал. — Отдыхай. Завтра договорим.
…А за городом была весна. Весной дышал сыроватый ветер, по-весеннему проседал под ногами снег, и в весенней праздничной синеве извивалась лента летящих на север птиц.
И кони наши летели на север; шёлком переливалась шерсть моего вороного Блира, струйкой дыма стлался по ветру его хвост. В светлом просторе летели мы; синей тучей вставала вдали громада леса, и город канул в радостную пустоту полей.
